Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы
Шрифт:
Наконец пленник был освобожден и принялся за еду. Он волком вгрызся в нежнейшую плоть поросячьей грудинки и первые куски глотал не разжевывая; только некоторое время спустя, утолив первый голод, он стал поглощать пищу размеренно, запивая ее предложенным вином.
Тафилус украдкой наблюдал за тем, как иргам ест, и хмурился, всё время думая о своем в высшей степени странном поступке. О, Гномы, как так получилось, что он – авидронский цинит, беспощадный монолитай, мог проявить столько милосердия к этому ужасному злодею, погубившему тысячи невинных людей, человеку, лишившему жизни самого Эгасса, личному врагу Божественного?!
– Так что насчет убийства Тхарихиба? – поинтересовался Тафилус некоторое время спустя.
Дэвастас будто ожидал этого вопроса и с готовностью поведал авидрону обо всех сторонах иргамовского дворцового бытия: интригах, кознях, отравленьях, безумных ночных оргиях. О жалком слабоумном Тхарихибе, разорившем страну, и ненавидящем его всем сердцем родном брате – Верховном военачальнике Хавруше…
Простодушный девросколянин в силу своего незатейливого воспитания далеко не всё понимал. Однако его собеседник рассказывал обо всем красивым слогом, складными длинными фразами, к тому же Тафилус ни на мгновение не забывал, что перед ним не обычный пленник, а знатный иргамовский военачальник: Дэвастас относился к людям такой величины, с которыми ему еще не приходилось общаться, поэтому постепенно он проникся доверием к словам иргама.
– Ну хорошо, – произнес Тафилус, когда Дэвастас закончил, – допустим, в смерти Тхарихиба тебя обвинили незаслуженно. Но при чем здесь ларомы?
– Это как раз просто, – отвечал пленник и нарисовал девросколянину еще более душераздирающую картину исторических хитросплетений. Оказывается, пятьсот лет назад часть ныне ларомовских земель принадлежала династии Тедоусов, то есть Иргаме. Но потом были многочисленные войны с Авидронией. В ход пустили злую силу золота, политические интриги… Ларомы, не спросясь никого, стали селиться на этой стороне Анконы… Кстати, Де-Вросколь тоже был тогда иргамовским городом…
Дэвастас съел все, что ему пожертвовал Тафилус, и теперь, сытый, утоливший жажду, наслаждался свободой от надоевших пут. При этом он несколько раз высказывал своему стражнику нижайшую благодарность. Его спокойное доброе лицо, обрамленное густыми светлыми локонами, его голубые глаза, излучающие теплоту, окончательно расположили к нему девросколянина. Тафилус даже поймал себя на том, что испытывает некоторое сочувствие к израненному и избитому иргаму…
Видя, что полностью овладел вниманием собеседника, Дэвастас окончательно осмелел и, не останавливаясь, продолжал говорить:
– Вся моя жизнь – длинная цепь несуразных происшествий, странных случайностей, удивительных совпадений. Взять хотя бы мое появление на свет. Я уже тебе говорил, что родился в Де-Вросколе. Если б не обстоятельства, вполне могло бы статься, что я служил бы сейчас с тобой в одной партикуле. Но кровная моя семья, наверное, была слишком бедна, чтобы прокормить еще одного ребенка: когда мне было несколько недель от роду, меня просто положили в корзину и пустили ее вниз по Анконе. Корзина плыла по реке очень долго. Сдается мне, я был изрядно голоден и сильно плакал. Плач услышали, и корзину выловили. Сначала это были гагалузы. Они обменяли меня на хряка у ларомов. Те вскоре отдали меня в виде дани неизвестным кочевникам, которые долгое время поили меня молоком кобылицы. Кочевники, в свою очередь, продали меня торговцам, следовавшим в Иргаму. Так я оказался в Масилумусе. К своему счастью, я не стал рабом: меня приютили в добропорядочной бездетной семье и нарекли сыном. Это все, что я знаю о своем рождении…
Тафилус заметил слезы в глазах иргама и пододвинул ему кувшин с вином. Дэвастас поблагодарил, но более пить не стал.
– Странно, – растерянно сказал девросколянин, почесав затылок. – Сразу после обряда полнолетия мы с матушкой отправились в храм Инфекта – так у нас принято. В килякрие она мне созналась в одном жутком преступлении, которое совершила вместе с моим отцом за несколько лет до моего рождения… В те годы был мор, голод, наша семья едва сводила концы с концами. Отец – бывший морской цинит, потерял в сражении левую ногу и кисти обеих рук, так что при всем желании не мог содержать семью в достатке. Когда у матушки родился очередной ребенок, шестой по счету, сын, они с отцом, вдоволь наплакавшись, решили избавиться от него. Взяли корзину, хорошенько просмолили, положили в нее младенца и глубокой ночью вышли к реке. Подобное преступление в Авидронии карается Главной ристопией, то есть смертной казнью или пожизненными галерами, тем более что речь шла о мальчике – будущем воине. Поэтому единственное, что они написали на клочке ониса, который положили в корзину вместе с младенцем, это название города…
– Как! – вскочил Дэвастас, по нечаянности стукнувшись головою о потолок. – Не следует ли из этого, что ты мой родной брат?
– Похоже на то! – смущенно отвечал Тафилус, также приподнимаясь.
Свет Хомеи и ее отблески, играющие на волнах Анконы, позволили мужчинам внимательно рассмотреть друг друга. И действительно, сходство, которого раньше почему-то никто не замечал, на самом деле бросалось в глаза. Оба воина были одного роста и схожего телосложения и, наверное, обладали примерно одинаковой силой. Грубоватые черты лица Тафилуса с тяжелой челюстью приятно смягчали красивый лоб, «идеальный» нос и белозубая улыбка. У Дэвастаса был точно такой же лоб, похожей формы нос, белоснежные зубы, жесткие «воинственные» скулы… Нет, конечно, обращали на себя внимание и несколько явных отличий. Благодаря голубым глазам и густым светлым кудрям, ниспадающим волнами на плечи, Дэвастас выглядел эдаким героическим красавцем. Тафилус был зеленоглазым, а в его коротко обрезанных светлых волосах попадались золотистые, почти рыжие пряди. К этому стоит добавить, что иргам выглядел заметно старше девросколянина и куда более умудренным жизненным опытом, да и манеры его говорили о полученном воспитании. И всё же оба этих великана удивительно походили друг на друга…
– Постой! Есть одна примета… – сказал Дэвастас, сел на скамью, расшнуровал на правой ноге сапог и поставил на пол голую ступню. – Посмотри внимательно!
Тафилус наклонился. То, что он увидел, повергло его в еще большее замешательство – два наполовину сросшихся пальца: мизинец и его сосед. Девросколянин немедленно обнажил свою ступню и приставил к ступне иргама. Оба увидели две огромных стопы, в точности повторяющих друг друга, словно принадлежащих одному человеку, и две пары абсолютно одинаково сросшихся пальцев.
– Теперь уже точно ясно, что мы – родные братья! – не без гордости подытожил Дэвастас. – Я – твой старший брат. Столько лет! Ну что ж, давай хотя бы обнимемся!
И иргам открыл Тафилусу свои родственные объятия. Девросколянин, впрочем, медлил – не знал, как поступить: злейший враг – и вдруг брат! В один миг всё спуталось в его голове.
– Не беспокойся, брат мой, никто не узнает о нашем открытии, – заверил Дэвастас. – Я ни о чем тебя не попрошу, клянусь! Тебе не придется предавать своих верных товарищей, я не приму от тебя никаких поблажек – даже если ты будешь настаивать. Завтра, как ни в чем не бывало, ты покинешь свой пост, и после этого, скорее всего, мы более никогда не увидимся. Я злодей, на мне много крови, и меня ожидает справедливая расплата. И я приму смерть, не отворачиваясь и не закрывая глаз, с тем же мужеством, с каким всегда ходил в атаку! Но сейчас я не хочу ни о чем думать, я безмерно счастлив только от одной мысли, что нашел наконец того, кого бесплодно искал всю жизнь, – родственного мне человека. Счастлив только от того, что эту ночь, возможно последнюю спокойную ночь в своей жизни, смогу провести с тобой. Не лишай же меня этой радости, прояви ко мне милосердие, утешь меня!
Прошу тебя – не отвергай меня, приди в объятия своего брата!
Добрые, ласковые, подернутые глубокой грустью глаза Дэвастаса наполнились слезами. Он еще шире раскрыл объятия, и Тафилус, более не в силах сопротивляться, прижал его к своей груди…
– Всё же получается, брат мой, что я – авидрон! – чуть позже не без некоторого сожаления сказал Дэвастас. – Раз я твой брат!
– Как раз наоборот, – отвечал Тафилус. – Я считаюсь авидроном, гражданином, но предки мои были иргамами. И мы никогда про это не забывали…