Шерлок Холмс против марсиан
Шрифт:
– Возможно, это одно из проявлений его психоза! – упорствовал Ватсон.
– А где вы видели душевнобольных, на которых не действуют пули?
– Но ваши-то подействовали! – парировал Холмс. – Надо проверить: у него под одеждой могут быть спрятаны металлические пластины. А колени он не защитил…
– Тогда прошу убедиться! Помогите мне, коллега.
Вдвоем доктор с профессором перевернули графа на спину и, не сговариваясь, быстро наступили ему на запястья. Мерзавец жутко хрипел и пытался вывернуть шею, желая запустить клыки в ноги своих мучителей, но у него ничего не получалось.
– Молодой
Исполнив просьбу Ван Хелзинга, Том поспешил ретироваться на исходную позицию – подальше от щелкающего зубами графа.
– Извольте видеть!
Выхватив из саквояжа матросский тесак, профессор несколькими взмахами ловко располосовал одежду графа. Без лишних церемоний он сорвал с лежащего лохмотья и отшвырнул их в сторону.
– Никакой брони или кольчуги, что и требовалось доказать. А вот и отверстия от ваших пуль, доктор. Поздравляю, вы – отличный стрелок. Две в сердце, одна в легкое. Как вы думаете, мог ли человек после таких ран активно действовать, расшвыривая противников, как тряпичные куклы?
– Сдаюсь, – Холмс шутливо поднял руки, признавая поражение.
Лицо его, впрочем, осталось серьезным. Поединок рационализма с мистикой произвел на Холмса большое впечатление. С другой стороны, скрипку он взял с собой не случайно, спланировав все заранее, вплоть до выбора хорала, а значит, могучий рационализм Шерлока Холмса был такого удивительного свойства, что в нем нашлось бы место самой отъявленной чертовщине, наклей черт на лоб бирку с именем, фамилией и адресом проживания.
– Каждый феномен в отдельности я способен объяснить. Но все вместе… Ваша взяла, профессор. Излагайте свою версию. И не забудьте рассказать, как вам удалось его подстрелить.
– Ну, это самое простое. Тут, как и с вашей скрипкой, работает целая комбинация факторов. Вопреки распространенному заблуждению, пули из серебра на тварей не действуют. Свинец, серебро – разницы нет. Но если серебряную пулю освятить, да не где-нибудь, а в самом Ватикане; если нанести на неё изображение Распятия, а на головке вдобавок сделать крестообразный распил…
– Пули «дум-дум»?! – возмутился Ватсон. – Они же запрещены Гаагской конвенцией!
– …с частичками святых даров в нем, – невозмутимо закончил Ван Хелзинг. – Результат вы видели. Не думаю, что Гаагская конвенция распространяется на существ, подобных этому. Но если вы настаиваете, доктор, я готов вступить с вами в дискуссию по данному вопросу. Мой опыт юриста дает мне все основания полагать, что из дискуссии я выйду победителем.
– Отложим диспуты до лучших времен, – урезонил спорщиков Холмс. – Итак, вы утверждаете, что перед нами…
– Не-мертвый! Он же nosferatu, вампир или, попросту говоря, упырь! Взгляните на его кожу! На его зубы! Если даже это вас не убедит, скоро взойдет солнце. Дракула и при свете дня расхохотался бы нам в лицо. Но мы имеем дело с птенцом, которого солнце убьет.
– Допустим, перед нами действительно уникальная форма псевдожизни. И что вы собираетесь с ней делать?
– Как что? – изумился профессор. – Положить конец его мерзкому существованию! Отправить прямиком в преисподнюю, где ему и место!
– Я бы предпочел начать с допроса.
– Ни в коем случае! – в волнении воскликнул Ван Хелзинг. – Разговаривать с не-мертвыми крайне опасно! Они обладают большой гипнотической силой. Взгляните на этих солдат! Вы же не хотите составить им компанию? Нет, в ад, только в ад!
Ответом ему было напряженное молчание.
– Ну да, ну да, – Ван Хелзинг горько улыбнулся. – Мой друг-полиглот Арминиус из Будапешта как-то пошутил насчет моей фамилии: «One Hell Think» – «Об Аде Только и Думает». В этой шутке больше правды, чем мне бы хотелось. Клянусь, я предпочел бы никогда не встречаться с вампирами, ничего не знать об их существовании и спокойно заниматься медицинскими исследованиями. Иногда я опасаюсь, что преследование и истребление не-мертвых превратится для меня в навязчивую идею. Но ведь кто-то должен остановить их?! Этого я выслеживал четыре месяца и твердо намерен покончить с ним! Вы поможете мне, коллега?
Профессор извлек из саквояжа острый деревянный кол длиной около двух футов. За колом последовал тяжелый молот на короткой ручке.
– Кол надо вбить ему в сердце.
– Вы же утверждали, что его убьет солнце?
– Мне в точности неизвестно, как быстро не-мертвые набирают силу. Возможно, он уже подошел к той грани, за которой вампир обретает способность сопротивляться солнцу. Я не хочу рисковать, джентльмены!
– Мне это не по душе, – сообщил доктор Ватсон. – Но долг платежом красен. Говорите, что мне делать.
Следуя указаниям профессора, доктор приставил кол к груди графа напротив сердца. Тварь дергалась и извивалась, но вырваться не могла: сказывались ранения освященными пулями. К тому же с приближением рассвета вампир слабел на глазах. Он не просил пощады и не проклинал державших его людей. Казалось, граф вдруг утратил дар членораздельной речи. Тварь лишь хрипела и скулила, как раненая собака. От этих звуков мороз продирал по коже. Ван Хелзинг прочел краткую молитву на латыни – от нее граф зашелся в конвульсиях – и взмахнул молотом.
Душераздирающий вой вырвался из горла графа, когда кол вошел в его грудь. Интонациями этот нечеловеческий вопль напоминал механическое «Улла-улла-улла!» марсианских треножников. Том попятился, обливаясь холодным потом. Ван Хелзинг ударил еще раз, глубоко вгоняя кол в тело твари. Брызнула кровь – густая и черная, как смола. Последний удар, и вой смолк. По телу вампира прошла судорога, он вытянулся во весь рост, сделавшись невероятно прямым и длинным – и застыл.
– Это все? – поинтересовался Холмс.
– Нет. Необходимо отсечь ему голову и набить рот чесноком.
– Ну у вас и методы, коллега! – Ватсон не преминул вернуть профессору его выпад. – Как по мне, прижигание углями гуманнее.
– Слово «гуманность», – сухо отрезал Ван Хелзинг, – неприменимо к инфернальным тварям.
Полемику врачей прервал Холмс:
– Смотрите! Смотрите, как изменилось его лицо!
Том отважился приблизиться. Действительно, лицо упыря вновь претерпело ряд изменений. Исчезли оскал и трупная синева, черты разгладились. Сейчас граф скорее походил на спящего человека, нежели на мертвеца.