Шестерки Сатаны
Шрифт:
— Надо же! — сказал я удивленно. Вообще-то мне не требовалось имитировать изумление. Меня действительно удивило, что Лусия, которая столь таинственно испарилась там, в ином потоке времени, оказывается, тоже кое-что запомнила. Позвольте, но ведь Чудо-юдо не мог не быть в курсе дела. То есть говорить о том, как это он мне говорил, будто вся сибирская авантюра мне приснилась или была загружена мне в голову какими-то диверсантами или врачами-вредителями, он мог только из соображений конспирации. Ведь если два независимых источника дают сходные данные, значит, они в значительной степени достоверны. А может, он и сам
Впрочем, чужая душа потемки.
— Надеюсь, у Лусии уже прошли эти симптомы? — спросил я.
— Да, Деметрио, это ее больше не беспокоит. Вообще я мечтаю выдать ее замуж. Девочке уже далеко за тридцать, а она, по-моему, до сих пор девственница. Там, в ЦТМО, было множество мужчин, и некоторые ей, несомненно, симпатизировали. Но бедняжка никак не могла преодолеть синдром старой девы. Кроме того, она, видимо, была влюблена в Сесара Мендеса. Он ведь погиб где-то в Сибири, и, должно быть, это послужило причиной тех мозговых явлении, которые у нее начались.
— Надеюсь, теперь, когда вы вернулись на родину, у вас будет меньше проблем.
— О, наше возвращение весьма условно, — грустно сказала сеньора Дорадо. — Тем более что сейчас чуть ли не пятая часть населения уже удрала с острова.
— Вы можете предсказать, о чем будут беседовать дон Фелипе с моим отцом?
— Пока я бы воздержалась от предсказаний, — улыбнулась Эухения. — Хотя, безусловно, им есть о чем поговорить.
— Вы сделали такое солидное политическое заявление, что мне показалось, будто вы лучше других разбираетесь в ситуации на острове.
— Я просто озвучила то, что предложил дон Серхио. Вы прекрасно знаете, как делаются такие заявления, когда Чудо-юдо (это она по-русски сказала) хочет остаться в стороне. Просто он счел, что ему не стоит пока демонстрировать президенту, кто истинный хозяин на острове.
— Может быть, ему, как хозяину, пора бы прекратить эти разборки с применением танков и авиации?
— Я думаю, что пока это не входит в его планы.
— А если завтра или послезавтра вмешаются какие-нибудь «межамериканские силы» или просто морская пехота США?
— Это исключено. Интервенция на Хайди не окупит даже стоимости горючего, израсходованного одним авианосцем. В таких случаях янки не вмешиваются. Конечно, они понаблюдают, нет ли тут руки Гаваны или Пекина, но когда убедятся, что ничего такого не имеет мест, успокоятся.
— А рука Москвы их, стало быть, уже не волнует?
— Сергей Сергеевич действует не в интересах российского правительства.
— Но и не в интересах американского в таком случае.
Эухения только хмыкнула.
К этому времени мы уже поднялись на второй этаж и очутились в небольшой столовой, где уже возились Пепита и Аурора, расставляя тарелки. А по коридору какой-то лысый и толстенький официант уже катил какую-то тачанку с провизией.
Гребешок с Лузой несколько засмущались своего внешнего вида, уж очень они были закопчены, перемазаны во всяких неаппетитных и негигиеничных веществах. Я тоже выглядел не лучше.
— О, не беспокойтесь! — предупредительно произнесла Эухения, перехватив обеспокоенные взгляды бойцов. — Аурора, проводи молодых людей в душ.
— Сейчас мыться пойдем, — перевел я.
— А автоматы куда? — спросил Гребешок. — Конечно, я за него нигде не расписывался, но с ним, блин, спокойнее…
— Ничего, — сказал я, — сразу все не полезем. Один моется — два караулят.
— И бельишко дадут? — Лузу волновали другие проблемы. — На меня тоже? А то тут народ мелковатый какой-то.
— Не бойся, — успокоил я. — Здесь есть негритосы раза в три тебя толще.
— На фиг мне белье после негра-то? — проворчал детинушка.
— Сейчас, корефан, от тебя любой негр отшатнется, — хмыкнул Гребешок. — Глянешь в зеркало — умрешь!
Аурора сопроводила нас по коридору с несколькими поворотами до комнаты, похожей на хороший номер стандартной российской гостиницы. Я догадался, что это заведение было предназначено для проживания прислуги. Рядом было еще несколько таких с табличками: «Аурора», «Хосефина» и еще какими-то, но на той, куда мы пришли, таблички не было. Должно быть комната пустовала, и пустить в нее таких грязнаков казалось вполне допустимым.
— Классно! — заметил Луза, заглянув в ванную.
— Я принесу вам халаты, — сказала Аурора, — наверно, сеньора Эухения не будет ругаться, если в них и поужинаете. А эту одежду лучше просто выбросить.
Решился вопрос и с оружием. Несколько минут спустя после того, как Луза залез в ванну, появились Агафон и Налим.
— Так, — сказал основной из этой бравой четверки, — давайте все, что стреляет, и все, чем стреляют. Приказано прибрать к месту. Придете — получите обратно.
— Его почистить надо, — заметил Гребешок, — все в нагаре. Выстрелов по сто сделали…
— Не ваша забота, вам приказано отдыхать.
Я с легким сердцем сдал все инструменты. Может, с ними и спокойнее, но уж больно тяжело. Агафон и Налим увешались железом и свалили, потом Аурора притащила халаты, тапочки и тут же поскорее сбежала, потому что из ванной доносилось довольное рычание Лузы, оттиравшего грязищу. Оно напоминало рев молодого и полного сил медведя, а верная адъютантка Эухении таких зверей отродясь не видела и побаивалась.
В общем и целом, изведя почти все моющие средства, мы благополучно отмылись до приемлемого уровня и влезли в халаты. Оказалось, что, если затянуться потуже, то можно ходить как есть, то есть без трусов. Опасения вызывал только Луза. Халат у него на спине явно был готов разойтись по швам, а полы доходили только до середины бедер, как откровенная мини-юбка. Но все обошлось, и мы отправились жрать.
Конечно, никакого этикета мы не соблюдали, а лопали все подряд, не очень разбираясь в тонкостях кухни. Впрочем, там ничего особо тонкого не присутствовало. Наоборот, были большущие, но очень мягкие отбивные с картофельным пюре («Анкл Бэнс» небось), кукуруза с маслом, какое-то овощное сооружение, вроде салата, еще чего-то с рыбой и креветками. Что пили — не помню. Потому как довольно быстро я почувствовал сонливость — как-никак побегал немало за этот чертов день — и вроде бы попросился спать. Как в тумане помню, что меня, пошатывающегося — после одной поллитры так не ходят!