Шествие в пасмурный день
Шрифт:
Милая Сэцуко!
Извини, что сегодня не смогла зайти к тебе. Наверно, ты целый день ждала меня, и я очень переживаю, что заставила тебя ждать напрасно. Написала тебе открытку с извинениями, но от этого не легче — вот и раскрыла снова свой дневник. Мама все не поправляется, но в этом она сама виновата — по десять дней, а то и по полмесяца строго придерживается прописанной ей диеты, потом срывается и снова начинает пить. И все же последнее время я не считаю себя вправе сердиться на нее. Она не перестает тревожиться за отца, а теперь совсем пала духом. Шутка ли: вот уже полгода, как от него никаких вестей. Я просила профессора Исидзука разузнать об отце, но, думается мне, его уже нет на этом свете. Правда, ни я, ни мама никогда не говорим об этом вслух. Боимся: если заговорим о его смерти, он действительно умрет.
Каждый день я занята приготовлением пищи, уборкой, стиркой, и иногда мне кажется, будто я стала очень старой. У нас ничего нового. Еды хватает. Когда объявляют воздушную тревогу, мы по-прежнему остаемся дома. С мамой мы теперь почти не разговариваем, и мне кажется, что такая жизнь длится уже годы и ей не видно конца. Странно устроен человек: думает о таких вещах, хотя сегодня вечером может погибнуть во время очередной бомбежки. Я спокойно отношусь к приготовлению пищи, а вот стирать не люблю — приходится пользоваться холодной водой, да к тому же
Ты мне писала: «Когда мама выздоровеет, ты передумаешь и снова станешь ходить на завод и в колледж…» Навряд ли. Я человек конченый. Любой на моем месте (но только не ты, конечно) при такой жизни, какая у меня с мамой, не смог бы выдержать.
Последнее время мама, даже когда ей становится легче, какая-то задумчивая, рассеянная. И сразу начинает пить. Профессор Исидзука не раз предупреждал, чтобы я не разрешала ей выпивать, но я ничего не могу сделать с нею. Вначале, когда у нее первый раз пошла горлом кровь, она целый месяц не притрагивалась к спиртному, но потом обменяла патефон и все наши пластинки на три бутылки сакэ и снова начала пить. В нашем доме стали частыми гостями перекупщики с черного рынка. Они жадными глазами разглядывают наши вещи. Один предложил обменять швейную машинку на пять сё риса. Мама готова продать им все за бесценок. Все равно завтра нас могут разбомбить, оправдывается она. Сейчас в нашем доме, за исключением вещей в кабинете отца, ничего не осталось. Теперь и мне безразлично: пусть тащат из дома все. Все равно! Мы беспокоимся, жив ли отец, но сами можем погибнуть даже сегодня ночью…
Мне очень хотелось пригласить тебя к нам на встречу Нового года. Мы бы приготовили много вкусных угощений, поиграли бы вместе с мамой в карты и в угадывание стихотворений из «Хякунин иссю»^. Но, к сожалению, мама не поправляется, и мне пришлось отказаться от этой затеи. Значит, не судьба, потому что навряд ли мы доживем до следующей встречи Нового года.
Если маме не станет лучше, я не смогу прийти к тебе в назначенный день. Придется тогда уже тебе посетить нас. Прости за мою навязчивость, но иначе мы сможем с тобой повидаться только через месяц. К нам домой заходят лишь профессор Исидзука да торгаши с черного рынка. Все время мы с мамой вдвоем, а теперь, когда маму лечат новым лекарством и она по целым дням спит, я остаюсь совсем одна. Не сердись на мои капризы и пожалей свою подругу Наоми.
… декабря
После смерти Наоми Сэцуко не знала, как поступить с тетрадями, в которых был перевод последней части «Семьи Тибо», сделанный ее матерью. Сэцуко не хотела расставаться с книгами, подаренными ей Наоми, но она не считала себя вправе хранить тетради ее покойной матери. Теперь она не только хорошо понимала вызванные разочарованием последние поступки Жака Тибо, но, пожалуй, даже одобряла их. И все же принять их не могла. Она уже перешла тот рубеж, когда человек способен переменить свои убеждения, и не могла ни отступить, ни избрать другую дорогу. Сэцуко считала, что для нее в жизни остался один лишь путь — тот, по которому с верою в сердце она шла до сих пор, — даже если впереди ее ожидает только смерть. Сэцуко долго раздумывала над тем, кому бы передать тетради с переводом последних глав «Семьи Тибо», и остановилась на Сёити — брате Сюдзо Вакуи.
Прежде всего, Сёити был учеником профессора Нива, и, судя по тому, что Сэцуко о нем слышала, Сёити представлялся ей единственным человеком, достойным хранить эти тетради, И она решила его навестить.
Милая Наоми!
Последнее время сильно похолодало, и я подумала, как трудно тебе приходится со стряпней и стиркой. Как себя чувствует твоя мама? В прошлый раз, когда я к вам заходила, она показалась мне очень осунувшейся. Я и сама чувствую себя неважно — простудилась — и вот уже неделю не хожу на завод. Температура не снижается, к тому же одолевает кашель. Вначале я пыталась не обращать на это внимания, но теперь так ослабла, что по утрам с трудом встаю с постели. Мать беспокоится за меня, поэтому придется еще несколько дней полежать. Воспользуюсь этим временем, чтобы побольше читать.
Теперь я лучше понимаю твою маму, когда она отказывается вставать с постели во время воздушной тревоги: больному каждое лишнее движение кажется мучительным. И все же я надеюсь побывать у тебя в назначенный день. Правда, не очень пристало такой образцовой патриотке, как я, разгуливать по гостям и не ходить на работу.
Если буду чувствовать себя сносно, помогу тебе в уборке: уж слишком велик ваш дом и тебе одной не справиться. Когда я рассказываю своей матери про тебя, она просто не верит, что пятнадцатилетняя девушка одна ведет такое большое хозяйство. Говорит, если бы вы жили поближе, она каждый день приходила бы помогать. Да я и сама бы помогла. Вот видишь! Только говорю об этом, а на деле, к сожалению, ни в чем тебе не помогаю.
Написала письмо — и так утомилась, что в глазах круги. А ведь у меня обычная простуда. Наверно, все потому, что устала душой. Все это очень печально. Надо поскорее выздороветь и снова работать, не жалея сил. При встрече наговоримся вволю. До свидания.
… января
Сколько ни отхаркивала Сэцуко кровь, в легких ее не становилось меньше. Сэцуко представилось, будто она плывет по кровавому морю и вокруг вздымаются красные волны. Во всем теле уже не осталось ни капли крови, и оно стало тонким, как листок бумаги. Куда я плыву, думает Сэцуко, может быть, я уже умерла? Значит, скоро встречусь с отцом, матерью, братом и Наоми. Плыть было тяжело. Казалось, одно неверное движение — и сразу утянет в бездну. Кровавые волны вот-вот поглотят Сэцуко. «Оидзуми-сан, уже скоро!» Кажется, это голос Сёити Вакуй. «Оидзуми-сан, война кончилась!» А это вроде бы Савабэ. Из горла Савабэ хлынула кровь. Неожиданно тело Сэцуко начало медленно погружаться в море. «Оидзуми-сан! Оидзуми-сан!» -по очереди зовут ее Сёити и Савабэ, Сэцуко изо всех сил колотит по волнам руками и ногами, но тело ее неудержимо влечет в глубину. Внезапно Сэцуко видит, что она уже не плывет по кровавому морю, а стоит среди бескрайних развалин. Куда бредут эти толпы людей? «Ой», — в ужасе кричит Сэцуко: она стоит на трупе! Она отскакивает, но под ногами снова труп. Бескрайнее пепелище превращается в бескрайнее кладбище, горы трупов. Они быстро усыхают, и вот уже кругом белеют кости. Сэцуко тоже превращается в скелет. «Здравствуйте, Сэцуко», — говорит череп. Сэцуко оглядывается — черепа все одинаковые, но голос принадлежит Сёити: «Вы предупредили в письме, что знакомы с профессором Нива, и я решил, что придет пожилой мужчина. Никак не думал, что меня посетит такая молоденькая девушка…» На нее внимательно глядят не пустые глазницы черепа, а глубоко запавшие черные глаза живого Сёити…
Комната Сёити — узкая, в шесть татами, постеленных в один ряд, — была расположена
Сэцуко и теперь не могла понять, почему у нее тогда так внезапно брызнули из глаз слезы. Молодые девушки нередко плачут без причины — то ли из-за каких-то надуманных обид, то ли потому, что их очень балуют. Но с Сэцуко такого никогда не случалось. Отчего же она расплакалась перед Сёити, которого впервые видела? Ей и сейчас стыдно за свое тогдашнее смятение…
В ее землянке стало темнее. Над головой послышался звук льющейся воды и тихий лязг ведер. Сэцуко подумала о том, что люди как ни в чем не бывало продолжают жить и заниматься повседневными делами, и у нее потеплело на душе. Сёити тогда ясно сказал: «Война окончится, а люди будут продолжать жить». Когда окончится война… Сэцуко запрещала себе даже думать об этом, но слова Сёити запали ей в душу. Неожиданно ее губы искривились. Ей вспомнилось, как та женщина принесла чай и, переводя взгляд с плачущей Сэцуко на растерявшегося Сёити, осуждающе сказала: «И вам не стыдно? Одной ногой уже в могиле, а заставляете плакать такую юную девушку. Я пожалуюсь на вас настоятелю». Сёити тогда смущенно засмеялся, а Сэцуко остановила женщину и поспешно стала объяснять, что господин Вакуи вовсе ее не обижал и плачет она по другой причине. Женщина с сомнением покачала головой и ушла, нисколько не смягчившись…
Сэцуко протянула руку к фляжке и, не вставая, напилась воды. Холодная струйка потекла мимо губ за шиворот, и Сэцуко сразу же ощутила озноб. Наверно, снова поднялась температура… «Она не совсем нормальная, — сказал Сёити, когда женщина ушла, — она родом из здешней деревни, там и сейчас живут ее родители и братья. Еще в девичьи годы над ней надругались какие-то проходимцы, и с тех пор она тронулась умом. Ее приютил настоятель, и вот уже почти двадцать лет она живет в этом храме. Очень работящая, не представляю, как бы настоятель справился без нее со всем здешним хозяйством. Раньше она ухаживала за человеком, который жил здесь до меня, — он был парализован и не вставал с постели тринадцать лет. Теперь она обслуживает меня. Настоятель сказал: сколько бы перерождения ни ожидало Киё-тян, она обязательно попадет в рай. Кие— это ее имя». Сёити с сочувствием поглядел на Сэцуко и продолжил свой рассказ, стараясь успокоить разволновавшуюся девушку: «Здешний храм пользуется своего рода правом экстерриториальности, а местные жители беспрекословно подчиняются авторитету настоятеля. Все роженицы деревни из поколения в поколение прибегают к услугам супруги настоятеля. И можно себе представить, каким уважением она пользуется в деревне, где нет врача. Короче говоря, по всем важнейшим вопросам здесь идут за советом в храм. Деревенский староста, учитель и полицейский не составляют исключения. Поэтому даже такой конченый человек, как я — „красный“ и к тому же чахоточный, — может, пользуясь покровительством настоятеля, спокойно жить здесь в нынешние тяжелые времена. Настоятель и мой отец — друзья еще со студенческих лет. Меня до сих пор удивляет, как могло случиться, что мой отец, обыватель до мозга костей, и настоятель храма долгие годы оставались верны своей дружбе». Вновь появилась женщина и внесла большой поднос, на котором были расставлены блюда с вареным рисом и красной фасолью, яичницей-глазуньей и листьями папоротника в соевом соусе. Сёити лишь из вежливости попробовал от каждого блюда, снова откинулся на подушку и закрыл глаза. Сэцуко взяла палочки для еды, но почти не притронулась к угощению. Длительная поездка в переполненной электричке, а потом в поезде слишком утомила ее, и она с трудом боролась с охватившей ее усталостью. «Здесь не бывает недостатка в рисе с красной фасолью и в поминальных мандзю, которые приносят крестьяне», — усмехнулся Сёити.
«Может быть, я расплакалась оттого, что все, окружавшее Сёити, показалось мне слишком обыденным», — подумала Сэцуко. Невыносимая, тяжкая жизнь Сэцуко соприкоснулась с давно забытой ею спокойной жизнью Сёити — и это нарушило равновесие в душе девушки. Уже много месяцев прошло с тех пор, как Сэцуко перестала жить обыкновенной человеческой жизнью. «По-видимому, вы тоже себя неважно чувствуете. Меня крайне беспокоит ваш кашель», — тихо сказал Сёити, не открывая глаз. «Вы правы, во время последнего медицинского осмотра у меня в легких нашли затемнения». — «Зачем же вы поступили так безрассудно — поехали в такую даль?» — «Я должна была обязательно передать вам это».
Сёити взял тетради и с грустью сказал: «Хотя нет опасений, что я погибну от бомбежки, все равно, чувствую, и мне недолго осталось жить. Поэтому у меня не больше прав хранить эту рукопись, чем у вас». Но дело вовсе не в том, кто из нас проживет дольше, хотела возразить ему Сэцуко, но смолчала…
Вновь наступила ночь, и Сэцуко в темноте опять увидела пристально устремленные на нее глаза Сёити. Снова в ушах прозвучал его голос: «Так вы специально приехали ко мне в такую даль, чтобы передать тетради?»
Милая Сэцуко!
Мой отец умер. Это случилось пять дней назад. Следуя последней воле отца, мы не присутствовали при его кончине. Но это не все. Он пожелал, чтобы семью известили о его смерти лишь после кремации. Профессор Исидзука один присутствовал при этом. Позавчера и вчера я все время думала об отце. Ты ведь была у меня, когда впервые профессор принес известие о нем, и поэтому знаешь, в каком он был состоянии. Тогда, слушая профессора, я никак не могла унять охватившую меня дрожь. И потом все повторяла: это неправда, такого быть не может! Но теперь я поняла: отец не хотел, чтобы мы увидели его таким. Как дорог мне сейчас отец — пусть слепой, беззубый, поседевший и высохший, словно мумия. Бедный отец! Сколько страданий выпало на его долю! Пусть внешне он стал безобразен — я по-прежнему безумно люблю его. И ненавижу тех, кто так изуродовал моего замечательного отца. Я буду проклинать их всю жизнь. Я не знаю, кто виновен в его смерти, но, когда стану взрослой, обязательно отомщу за отца — как бы сильны и влиятельны ни были его убийцы. Сейчас моя душа переполнена гневом и ненавистью. Я не рыдаю, как мама, прижимая к груди урну с прахом отца, я просто дала себе клятву отомстить за него и теперь терпеливо жду этого часа.
Профессор Исидзука, мама и я посоветовались и решили никому не сообщать о кончине отца и не устраивать похороны. Отец издавна исповедовал христианство, но вряд ли у самого доброго бога найдутся слова, которые могли бы утешить его душу.
Милая Сэцуко! У меня к тебе одна лишь просьба: когда придешь к нам в следующий раз, заставь меня поплакать. Я так хотела бы выплакаться у тебя на груди. За это время много случилось печального, но глаза мои сухи, и я задыхаюсь от невыплаканных слез.
До нашей встречи осталось еще целых пять дней. Представляешь ли ты, как я хочу, чтобы они поскорее прошли.
… февраля