Шиворот-навыворот

Энсти Ф.

– Да хоть всю жизнь, – честно признался Дик. – Интересно будет посмотреть, кто из тебя вырастет – если ты, конечно, будешь расти. Может, ты навсегда останешься таким, как есть. Кто их разберет, эти талисманы...

Это предположение взбесило Поля. Он шагнул вперед и, вперив в сына горящий взор, процедил сквозь зубы:

– Думаешь, я с этим так легко смирюсь? Может, я больше никогда не стану самим собой, но я не собираюсь подыгрывать тебе и тем самым ускорять свою погибель. Ты не сможешь держать меня здесь вечно, и где бы я ни оказался, я буду рассказывать о приключившемся. Ничего у тебя не выйдет. Ты, неуклюжий осел, не сможешь сыграть свою роль убедительно. Ты сразу

же выдашь себя с головой, как только я потребую, чтобы ты опроверг мой рассказ. Господи, да я сделаю это прямо сейчас. Я разоблачу тебя перед доктором. Перед всей школой. Посмотрим, удастся ли тебе так легко от меня избавиться!

Сперва Дик отпрянул в испуге, боясь, что не сумеет достойно выдержать такое испытание, но когда Поль закончил, упрямо сказал:

– Дело хозяйское. Я не смогу тебе помешать. Но какой тебе от этого будет толк?

– Все узнают, что ты наглый самозванец, – сурово произнес Поль, направляясь к двери, словно желая позвать доктора, хотя в душе страшился такого рискованного шага.

Несмотря на его непреклонные слова, движения его были нерешительны, что тотчас же заметил Дик, сказавший:

– Стой! Сперва послушай меня. Видишь это? – И, распахнув полу пиджака, вынул из внутреннего кармана цепочку для часов, к которой какой-то дешевой позолоченной железкой был прикреплен камень Гаруда. Поль сразу узнал его.Не подходи, – грозно прикрикнул он на отца, когда тот двинулся к нему, сам не зная, зачем. – Хочу честно тебя предупредить. Ты можешь мне сильно испортить жизнь. И я сейчас не смогу тебе помешать. Но если ты посмеешь это сделать, пеняй на себя. Если ты не будешь помалкивать, когда придет доктор, то я тотчас же вернусь домой, отыщу малыша Роли, дам ему камень и велю повторить за мной желание. Камень этот на многое способен. Если ты окажешься вместе с этой школой – за исключением Дульси – где-нибудь на необитаемом острове, или превратишься в индейца или в лошадь лондонского кебмена, то можешь сказать за это спасибо только себе. А теперь зови всех и побыстрей!

– Нет, – удрученно сказал Поль. При всей дикости угрозы, он боялся сбрасывать ее со счета, ибо успел уже убедиться в силе камня. – Я... я пошутил, Дик. Я не хотел. Как ни печально это говорить мне, отцу, но ты взял верх. Я сдаюсь. Я не буду тебе мешать. Только у меня одна просьба больше не ставь опыты с этим камнем, ладно? Обещаешь?

– Ладно, – сказал Дик. – Я буду трать честно. Пока ты не станешь возникать, я не прикоснусь к камню. Я не хочу тебе зла. Я лишь намерен оставаться тем, кем стал.

– А ты его не потеряешь? – тревожно осведомился Поль. – Может, положишь в стол и запрешь на ключ? А то цепочка эта не внушает мне доверия.

– Сойдет. Часовщик на углу прикрепил его мне за шесть пенсов. Но пожалуй, я потом вставлю кольцо попрочнее.

Разговор угас, казалось бы, насовсем, но затем Дик сказал, словно пытаясь избавиться от уколов совести:

– Лучше смирись. Все равно ты ничего не изменишь. Да и, в общем-то, быть мальчиком неплохо. Ты мало-помалу привыкнешь и начнешь радоваться жизни. И мы с тобой поладим. Я не буду тебя притеснять. Я не виноват, что ты оказался именно в этой школе. Ты ведь сам ее выбрал для меня. А по окончании семестра ты можешь перейти куда-нибудь еще – в Итон или Рагби. Я не постою за расходами. А хочешь – я найму тебе частного преподавателя. Я куплю тебе пони и ты «можешь на нем кататься, сколько душе угодно. Ты будешь жить лучше, чем я, если не станешь мне мешать...

Но эти радужные перспективы не произвели впечатления на мистера Бультона. Только полное восстановление в правах могло его удовлетворить, и он был слишком горд и зол, чтобы прикинуться обрадованным.

– Не нужен мне твой пони. – резко сказал он. – И белый Слон тоже не нужен. Да и в Итоне с Рагби мне врядли будет лучше, чем здесь. Будем называть вещи своими именами. Ты победил, а я проиграл. Я ничего не скажу доктору, но предупреждаю: настанет час...

– Ладно, ладно, – перебил его Дик. Избавившись от главной опасности, он обрел самоуверенность. – Ты не упустишь шанса перехитрить меня. Ото только честно. Моя же задача – не дать тебе его. А как у тебя с деньжатами? Не подкинуть?

Поль отвернулся, чтобы Дик не заметил на его лице внезапной радости, и сказал, стараясь говорить спокойно:

– Я уехал с пятью шиллингами. Сейчас у меня нет ничего.

– Ничего себе! – воскликнул Дик. – На что же ты промотал их всего за неделю?

– В основном на мышей и кроликов, – пояснил Поль. Твои товарищи потребовали назад деньги, якобы уплаченные за эту живность.

– Ты сам виноват. Зачем велел их утопить? Но я дам тебе немного. Сколько же? Полкроны хватит?

– Маловато, Дик, – сказал отец робким голосом.

– Весьма щедрое воспомоществование школьнику твоих лет, – напомнил Дик. – Но у меня нет монет по полкроны. Держи-ка!

И он протянул Полю соверен, который тот схватил, на радостях потеряв дар речи. Впрочем, за что ему было благодарить сына? Ведь то были его кровные деньги!

– А теперь берегись! – сказал Дик. – Идет Грим. Помни, что я тебе сказал. Никаких фокусов!

Доктор Гримстон вошел с видом человека, вынужденного исполнить тяжкий, но необходимый долг.

– Я надеюсь, – важно начал он, – что ваш сын избавил меня от необходимости знакомить вас с подробностями его возмутительного проступка! К несчастью, я не могу охарактеризовать это иначе, как вопиюще возмутительный проступок!

Несмотря на изменившуюся наружность, Дик чувствовал себя неуютно в присутствии директора. Он стоял, красный как рак, переминался с ноги на ногу и никак не мог заставить себя посмотреть на своего собеседника.

– Да, – наконец проговорил он. – Вы вроде бы собирались его выдрать, но тут, откуда ни возьмись, появился я.

– Я был вынужден это сделать, сэр, – отвечал доктор, слегка удивленный манерой визитера изъясняться, – я был обязан сурово покарать его поведение в присутствии всей школы. Я понимаю, что это вас огорчает, но правды не утаить. Он, несомненно, во всем вам признался.

– Нет, – сказал Дик. – Не признался. Что же этот шельмец натворил?

– Я надеялся, что в присутствии отца ваш сын проявит большую откровенность. Но значит, это придется сделать мне. Я знаю вашу щепетильность в проблемах морали, дорогой мистер Бультон. – Услыша это обращение, Дик глупо хихикнул. – Печальная истина состоит в том, что я уличил вашего сына в тайной любовной переписке с некой юной особой под священной крышей церкви.

– Ничего себе! – присвистнул Дик. – Скверно! – И он неодобрительно покачал головой, глядя на отца, которого так и подмывало разоблачить лицемера, хотя это было исключено. Плохо! В его-то годы... Негодный щенок!

Я и ожидал услышать от вас слова негодования, – отозвался доктор, на самом деле несколько шокированный тем спо|койствием, с которым воспринял эту весть его собеседник.

безоговорочное отцовское осуждение, какое мы сейчас услышали, должно пробудить остатки совести в испорченном подростке.

С огромным трудом Полю удалось сдержать негодование.

– Вы правы, сэр, – сказал Дик. – И его за это надо как следуе отчитать. Но не следует быть слишком строгими. В конце концов это природа...