Шкатулка с бабочкой
Шрифт:
Федерика бросила велосипед прямо на гравий и вошла в дом, громко зовя Эстер. Затаив дыхание, она прислушалась, но ответа не последовало. Единственными звуками в доме были аккорды классической музыки, прорывавшиеся из-под двери кабинета Иниго и расплывавшиеся по дому. В ее намерения вовсе не входило беспокоить Иниго, который, очевидно, был занят работой. Она прошлась по комнатам, надеясь обнаружить кого-нибудь из девочек. К ее величайшей досаде, дом был совершенно пуст, если не считать Сэма, сидевшего за кухонным столом с большим сэндвичем, намазанным арахисовым маслом, и поглощенного чтением субботних газет. Увидев ее, неловко стоящую в дверном проеме, он отложил газету и спросил, что случилось.
— Я ищу Эстер, — тихо ответила она, вытирая лицо руками и надеясь, что он не заметит
— Девочки с мамой отправились за покупками, а мальчики устроили пикник с чаем на берегу, — доложил он, приветливо улыбаясь.
— О… — протянула Федерика, не зная, что еще сказать. Она всегда чувствовала себя неловко, оставаясь наедине с Сэмом. Он был слишком красив, чтобы на него смотреть, слишком умен, чтобы с ним беседовать, и слишком взрослым, чтобы проявлять к ней интерес. Поэтому она стала пятиться к двери, бормоча, что поищет Эстер позже.
— Почему бы тебе ни угоститься сэндвичами с арахисовым маслом? — спросил он, держа в руке кружку. — Они удивительно хороши. Мама называет такую еду «комфортной пищей», а ты сейчас выглядишь так, что, я думаю, тебе это не помешает.
— Нет, правда, я не голодна, — запинаясь, пролепетала она, смущенная собственным неумением поддержать разговор.
— Я знаю. Но ты расстроена, — заметил он и снова улыбнулся. — Съешь хотя бы один сэндвич, чтобы почувствовать себя немного лучше. — Он взял пару ломтиков хлеба и начал сооружать для нее угощение. У Федерики не осталось выбора. Она подошла к столу и села на стул, который он для нее выдвинул. — Боюсь, что я не выношу, когда женщины плачут, — сообщил он. Федерика рассмеялась, хотя слезы мешали ей видеть. В возрасте тринадцати лет без одного месяца она едва ли могла считаться женщиной, даже при очень богатой фантазии. Она опустила глаза и откусила маленький кусочек сэндвича. — Я знаю, — продолжил Сэм, — что женские слезы являются их секретным оружием. Я понимаю, что не одинок в этом. Большинство мужчин теряются при виде их или же не знают, как их остановить, и таким образом становятся беззащитными для всякого рода манипуляций. Они готовы на все, чтобы вызвать улыбку на лице леди. Что мне сделать, чтобы вернуть улыбку на твое лицо?
— Тебе ничего не надо делать. Я сейчас уже буду в порядке, — ответила она, уставившись на сэндвич, чтобы только не смотреть на него.
— Знаешь, нет ничего хуже, чем сидеть в помещении со своим плохим настроением в такой чудесный солнечный день, как сегодня. Почему бы тебе не составить мне компанию для прогулки? Я думаю, подснежники смогут немного утешить тебя, а к тому времени, когда мы вернемся, девочки наверняка уже будут дома. Что ты на это скажешь?
— У тебя, наверное, есть более важные дела, — ответила она, не желая быть навязчивой.
— Сейчас ты говоришь, как Иа-Иа. Постарайся быть похожей на Винни-Пуха или на Тигру. Хотя, — он улыбнулся, — ты больше походишь на Пятачка.
— Это что — комплимент?
— Безусловно. Пятачок — отличный парень. Так как насчет променада в соседний лесок?
Федерика редко видела Сэма. Он окончил школу и в течение года путешествовал, прежде чем поступить в Кембридж. Долгие каникулы он обычно проводил в путешествиях, а уик-энды — в Лондоне на вечеринках. Приезжая домой, он задерживался здесь не более чем на пару дней, запершись в библиотеке Нуньо или проводя время в жарких дискуссиях с отцом. В такие периоды Федерика мчалась по дороге на велосипеде с трепетом ожидания в сердце, надеясь, что его бело-зеленый автомобиль окажется припаркованным у дома, указывая, что он приехал. Когда это место пустовало, она не теряла надежды и рассчитывала, что он может появиться во время ее визита и этим приятно всех удивить. Но такое случалось крайне редко.
За предшествующие семь лет влюбленность Федерики в Сэма не исчезла и не уменьшилась. В сущности, она даже стала сильнее в связи с тем обстоятельством, что ей так редко удавалось его видеть. Она понимала, что он слишком взрослый, что он видит в ней лишь близкую подругу своей младшей сестры, но, несмотря на это, продолжала
Было тепло. Подснежники заполонили землю, как фиолетовая река, мерцающая на ветру, прорывая покрывало прошлогодних листьев и торжественно провозглашая возвращение весны. Сэм стащил с себя свитер, обвязал его вокруг пояса и остался в одной рубашке с расстегнутыми манжетами, беспечно болтавшимися на руках. С ними на прогулку увязался и Троцкий, вальяжно обнюхивавший кусты и задиравший ногу везде, где только было можно.
— Я обожаю это время года: ароматы такие насыщенные, деревья распускаются. Только взгляни на эту зелень, она ведь кажется просто нереальной, правда? — сказал он, потянув цветущую ветку дерева и вдыхая ее запах.
— Это прекрасно, — ответила она, следуя за ним по тропинке, петлявшей среди деревьев.
— Я помню, когда ты появилась у нас, — сказал он.
— Я тоже. Я тогда чуть не утонула в озере.
— Не слишком вдохновляющее начало, — усмехнулся он.
— Но потом было лучше. Все стало лучше, но сейчас все снова плохо.
— Тебе не хватает Чили? — спросил он, замедляя шаг, чтобы она могла догнать его, поскольку тропа расширилась и теперь им можно было идти рядом.
— Мне не хватает отца, — искренне ответила она, подавляя рыдания. — А Чили — это не более чем стершееся из памяти воспоминание. Но, думая о Чили, я думаю о своем отце.
Сэм сочувственно улыбнулся. Он прекрасно знал, что она никогда не говорит об отце. Нуньо считал его бессердечным, а Иниго — безответственным. Только Ингрид была на стороне Рамона и верила, что нельзя говорить о нем, основываясь только на том тривиальном факте, что он недостойный отец, предавший свою семью.
Когда семь лет назад Рамон покинул Польперро, все остались буквально наэлектризованными его внезапным визитом. Федерика гордо говорила о нем при каждой возможности, уверенно ожидая его следующего появления. Она рассчитывала, что, возможно, наступит день, когда он приедет, чтобы остаться навсегда. Она писала ему длинные письма, подписанные с любовью и отправленные с надеждой. Он написал для нее поэмы и роман, посвященный «моей дочери», о девушке Топакуай, жившей в Перу, но никто из Эплби не мог ничего из этого прочитать, кроме Нуньо, имевшего базовое знание испанского, благодаря тому, что он свободно владел итальянским. Потом письма стали приходить все реже, а затем их поток практически иссяк. Не было ни внезапных визитов, ни телефонных звонков. Федерика хранила его письма в шкатулке с бабочкой, которую прятала под кроватью. Почти бессознательно она стала окутывать образ отца покрывалом тайны. Она перестала упоминать о нем и уже никому не показывала свою любимую шкатулку. Она спрятала память о нем в молчаливых лабиринтах своих воспоминаний, где только она одна могла его навещать. Единственной персоной, для которой было сделано исключение, являлась Эстер, честно хранившая все ее секреты. Она даже ухитрилась утаить их от Молли, всячески пытавшейся выведать их у сестры. Но Эстер была непреклонна и очень гордилась верностью данному подруге слову.
Проходили годы, и Федерике становилось все более стыдно. У всех были отцы. Ее сверстники гадали, куда подевался отец Федерики, и шептались об этом за ее спиной. Она постоянно размышляла, не сделала ли нечто дурного, за что он разлюбил ее. Ведь если он по-прежнему любит ее, то должен захотеть увидеть. Если он по-прежнему любит ее, то скучает так же, как она без него. Она вспомнила его слова о сеньоре Бараке, поскольку помнила все, что когда-то он говорил ей: «Иногда лучше идти вперед, чем утонуть в прошлом. Нужно извлечь из прошлого уроки и затем забыть его». Он сделал выбор и ушел от них, значит ли это, что он предпочитает, чтобы о нем забыли?