Школа хороших матерей
Шрифт:
Она садится, ежится, вспоминая социального работника, светло-зеленую комнату, отношение к ней как к преступнице. Она представляет себе полицейских, которые входят в этот узкий темный дом, видят испуганную Гарриет среди грязи. Вероятно, они увидели почти пустые полки и холодильник. Вероятно, они увидели крошки на столешнице, комки бумажных полотенец, использованные чайные пакетики в раковине.
Она и Гаст сохранили за собой мебель, которую принесли в семью. Большая часть хорошей мебели принадлежала ему. Большая часть всяких финтифлюшек, картин и статуэток. Они все еще переоборудовали их прежний дом, когда он ушел от нее. Нынешнее ее жилье было покрашено
Ей не удалось сберечь растения в горшках. Стены гостиной и кухни голые. В коридоре второго этажа она повесила всего несколько фотографий родителей и бабушек-дедушек, чтобы напоминали Гарриет о ее исторических корнях, хотя Фрида и не в достаточной мере владеет мандаринским, чтобы толком научить дочку. В комнате Гарриет кроме гирлянды ярких тканевых флажков висит фотография Гаста восьмилетней давности. Она хотела, чтобы дочка видела своего отца, пусть хотя бы и на фотографии, при этом она знает, что Гаст того же не сделал. В этом состоял один из ужасов совместной опеки. Ребенок каждый день должен видеть мать.
Она проверяет телефон. Пропустила звонок от босса, который хочет знать, почему она не ответила на его электронные письма. Она перезванивает ему, извиняется, говорит, что отравилась чем-то. Просит еще продлить срок сдачи.
Она принимает душ и звонит своему адвокату Рени, которая занималась ее бракоразводным процессом.
– Мне нужно, чтобы ты меня приняла сегодня. Пожалуйста. Это срочно.
Узкая улочка, на которой живет Фрида, сегодня пуста, хотя в солнечные дни пожилые соседи любят собраться, посидеть на садовых стульях на узенькой полосе тротуара. Ей хочется, чтобы они увидели ее сейчас. Она в брюках, пошитых на заказ, шелковой блузочке, блейзере, туфлях на платформе. Она не пожалела косметики, спрятала отекшие веки за толстой роговой оправой. Полицейские и социальная работница должны были увидеть ее в таком виде: компетентной, утонченной, заслуживающей доверия.
Кабинет Рени находится на пятом этаже здания на Чеснат-стрит, в двух кварталах к северу от Риттенхаус-сквер. Какое-то время в прошлом году этот кабинет казался ей вторым домом. А Рени – старшей сестрой.
– Фрида, заходи. Что случилось? Ты что такая бледная?
Фрида благодарит Рени за то, что та смогла принять ее в срочном порядке. Она оглядывается, вспоминает, как Гарриет роняла слюну на кожаный диван и выдергивала ворсинки из ковра. Рени – грузная брюнетка лет пятидесяти, предпочитает свитера с воротником-хомутом и яркую бирюзовую бижутерию. Еще одна беглянка из Нью-Йорка, и сошлись они на этой почве в городе, где тебе кажется, что все местные знают друг друга с детского сада.
Рени продолжает стоять, пока Фрида объясняет, что случилось, она стоит, прислонясь к столу и сложив руки на груди. Она сердится сильнее, чем сердились Гаст и Сюзанна, потрясена и разочарована в большей мере, чем они. У Фриды такое чувство, будто она разговаривает со своими родителями.
– Фрида, почему ты мне не позвонила вчера?
– Я не понимала, в какую беду попала. Я облажалась. Знаю. Но это была ошибка.
– Это трудно назвать ошибкой. Службу защиты ребенка не интересуют твои намерения. Они становятся все агрессивнее. Двое их поднадзорных детей умерли в прошлом году. Губернатор сказал, что больше никаких ошибок не потерпит. Они вводят новые правила. Во время последних местных выборов состоялся референдум.
– Ты о чем говоришь? Никаких злоупотреблений по отношению к ребенку не было. Я не похожа на этих людей. Она же еще младенец. Она все забудет.
– Фрида, оставлять ребенка одного дома – это не мелочь. Ты это понимаешь или нет? Я знаю, что у матерей случаются стрессы, они иногда просто бегут из дома, но тебя поймали.
Фрида смотрит на свои руки. Она предполагала, что Рени утешит ее, поддержит, как она это делала в ходе развода.
– Мы назовем это «неверное суждение», – говорит Рени. – Называть это ошибкой больше нельзя. Ты должна взять на себя ответственность.
– Ты скажи, что мне делать.
Рени считает, на возвращение опеки может уйти несколько недель. В худшем случае – несколько месяцев. Она слышала, что Служба защиты ребенка действует теперь оперативнее. У них новый подход к прозрачности и отчетности, к сбору информации, к предоставлению родителям больше возможностей показать себя. Они пытаются модернизировать процесс в национальном масштабе, чтобы во всех штатах было одинаково. Различия между штатами всегда создавали проблему. Но все же очень многое зависит от конкретного судьи.
– Почему я ничего об этом не знала?
– Ты, вероятно, не обращала внимания, потому что это тебя не касалось. Да и с какой стати? Ты просто жила своей жизнью.
Фрида должна подготовиться к долгой игре: нужно добиться воссоединения с Гарриет и закрытия дела. Даже когда ей вернут опеку, вероятно, будет испытательный период, дальнейшее наблюдение длительностью, может быть, в год. Судья может потребовать от Фриды прохождения всей программы – инспекция дома, родительские классы, терапия. Телефонные звонки и посещения инспекторов – это лучше, чем вообще ничего. А некоторые родители и этого не получают. Даже если она пройдет все ступени, это, к сожалению, не дает никакой гарантии. Если, не дай бог, ситуация будет развиваться по худшему сценарию, если штат решит, что она не отвечает требованиям, и будет возражать против воссоединения, они могут лишить ее родительских прав.
– Но ведь это невозможно, да? Почему ты мне это рассказываешь?
– Потому что тебе теперь нужно быть осторожной. Я тебя не пытаюсь напугать, Фрида, мы говорим о системе семейных судов. Я хочу, чтобы ты знала, с какими людьми ты имеешь дело. Серьезно, я не хочу, чтобы ты участвовала во всяких группах, которые борются за права родителей. Сейчас не время уходить в глухую оборону. Ты от этого спятишь. Больше никакой приватности для тебя не существует. Они будут наблюдать за тобой. И они не обнародовали деталей своей новой программы.
Рени садится рядом с ней.
– Обещаю: мы ее вернем. – Она прикасается пальцами к руке Фриды. – Слушай, мне очень жаль, но у меня прием. Я тебе позвоню. Что-нибудь придумаем.
Фрида пытается встать, но обнаруживает, что не может шевельнуться. Она снимает очки. И у нее из глаз вдруг текут слезы.
К концу рабочего дня Риттенхаус-сквер заполнена бегунами трусцой, скейтбордистами, студентами-медиками и бездомными мужчинами и женщинами, которые здесь живут. Это место у Фриды – самое любимое в городе, классический парк с фонтанами и скульптурами животных, с аккуратными цветочными клумбами, в окружении лавочек и ресторанов с уличными столиками. Одна из достопримечательностей, которая напоминает ей о Нью-Йорке.