Школа на краю земли
Шрифт:
Во двор школы вели ярко-зеленые металлические ворота. Право первыми пройти через них на территорию школы было предоставлено группе самых уважаемых старейшин деревни, среди которых были только мужчины. За стариками один за другим проследовали дети. Некоторые из них были в галошах, другие – в сандалиях, а третьи вообще босые. Они двигались под присмотром Таши Бои, вождя деревни, который выкрикивал имя каждого ребенка и одобрительно кивал, когда мальчик или девочка проходили внутрь.
Площадку перед школой покрывал серый мелкий песок, чем-то напоминавший лунный грунт. На нем образовалась сложная мозаика следов детских ног. Странным образом мне на ум пришло, что вот так же Нейл Армстронг
Рядом со мной стоял Даг Чэбот, муж Женевьевы, менеджера международных программ ИЦА. Он многие годы на добровольной основе помогал нам, а сейчас решил приехать на открытие школы и прибыл в деревню с Сарфразом на пару дней раньше меня. «Незабываемый момент! – шепнул он, повернувшись ко мне с таким видом, будто только сейчас начал понимать, что значит для таких поселений, как Сархад, возможность дать детям образование. – Они все просто жаждут этого, правда?»
Я молча кивнул и тут же вспомнил, как на встрече в 2002 году министр финансов Афганистана уверял меня, будто «уж в школах люди в глубинке нуждаются в последнюю очередь».
На следующее утро я распрощался с Сарфразом и вместе с Муллой Мохаммедом, бывшим счетоводом талибов, а ныне бухгалтером ИЦА, отправился обратно в Бахарак. К тому времени по всему Коридору распространилась весть о нашем приезде. Внедорожник и так еле-еле продвигался по грязи и ухабам, да к тому же через каждые несколько километров нас останавливали ожидающие на обочине группы людей, которые махали нам руками, приглашали к себе на чашку чая, рассказывали о своих нуждах и просили помощи.
Общий смысл этих просьб всегда был один и тот же: «Мы слышали про мактаб (школу), которую только что открыли в Сархаде, и знаем, что вы собираетесь построить в следующем году школы в Варгенте, Бабу Тенги и Пикуе. А как же мы? Подумайте о наших детях, помогите и нам построить у себя мактаб». С этими бесконечными остановками мы добирались до Бахарака более двух суток. А пока мы были в дороге, внешний мир грозно напомнил о себе.
Несколькими днями ранее журнал Newsweek опубликовал статью, в которой рассказывалось, что некому американскому солдату, служившему в тюрьме Гуантанамо, вздумалось взять да и спустить в унитаз экземпляр Корана. Впоследствии редакторы скорректировали эту информацию, но было уже поздно. Новость быстро разнеслась по исламскому миру и потрясла его. Начались стихийные митинги протеста, ситуация выходила из-под контроля.
В Афганистане первым на новость отреагировал Джелалабад. В среду 11 мая там вспыхнули волнения. К десяти вечера этого же дня мы с Муллой Мохаммедом прибыли в Бахарак. Садхар Хана дома не оказалось, и мы поехали в центр города, намереваясь устроиться на ночлег прямо на полу всегда перегруженного постояльцами «общественного гостевого дома». Однако на пути туда нас перехватил один из бойцов Вохид Хана – этот бывший полевой командир и соратник Садхар Хана сейчас руководил силами безопасности Восточного Бадахшана. Посыльный предупредил нас, что в городе неспокойно, и пригласил в дом, принадлежащий его командиру, куда уже прибыла еще одна группа путешественников. Вохид Хан предлагал нам свое покровительство, ночлег и кров. Под его «крылом» нам ничего не угрожало.
Конечно, мы с радостью приняли приглашение и направились к
Меня усадили между двумя стариками, в лицах которых угадывались монгольские черты. Вид у них был довольно потрепанный, но оба держались с большим достоинством.
Соседу слева было на вид лет семьдесят, он был одет в черную робу из плотной ткани, а на носу сидели очки с толстыми стеклами. Мужчина вежливо представился и назвался Ниязом Али, имамом, то есть духовным лидером киргизского кочевого племени, живущего в высокогорьях Южного Памира в самых восточных областях Вахана.
Я обрадовался такой встрече, но вскоре был поражен и воодушевлен еще больше, когда новый знакомый представил меня своему спутнику, сидящему справа от меня. Растрепанный пожилой человек в покрытых дорожной пылью вельветовых штанах и высоких кожаных сапогах выглядел усталым от долгих бесплодных странствий. Это был не кто иной, как Абдул Рашид Хан! Тот самый, который послал в 1999 году своего сына Рошана через Иршадский перевал, чтобы найти меня.
Вот счастливая случайность! Здесь, в Бахараке, мы с Абдул Рашид Ханом наконец-то встретились за столом, уставленным блюдами с жареным барашком. Этой темной ночью мы укрылись от беспорядков, устроенных религиозными фанатиками, в одном доме. Но еще примечательней, как я потому узнал, оказались те обстоятельства, которые заставили старика покинуть горные пастбища в глухому углу Ваханского коридора. За ужином он рассказал мне о трудном путешествии, которое предпринял для того, чтобы встретиться в Кабуле с президентом Афганистана, и о том, почему сейчас возвращается к своему народу с пустыми руками и тяжелым сердцем.
В середине 1990-х афганцы, изгнавшие советские войска, столкнулись с необходимостью восстанавливать лежащую в руинах страну без какой-либо внешней помощи. Бывшие могущественные иностранные союзники, в том числе и США, экономической поддержки Афганистану не оказывали. В такой ситуации едва ли не единственным источником доходов для людей стал опиум – его урожай был хорошим всегда, и еще во время войны деньги от его продажи «подпитывали» полунищих партизан-моджахедов. Уже в начале десятилетия поток распространявшегося по миру афганского героина был столь велик, что страна догнала и перегнала всегда лидировавшие в этой сфере государства Юго-Восточной Азии. Затем, в 1994 году, когда армия Муллы Омара захватывала одну область за другой, оказавшиеся фактически в осаде бадахшанцы просто вынуждены были снова заняться наркобизнесом, чтобы добыть хоть какие-то средства на борьбу с талибами. Появились новые, курируемые российскими преступными группировками героиновые маршруты, по которым наркотики переправлялись на север, доставлялись в Москву и оттуда расходились по Европе и далее.
Полевые командиры не только облагали налогами торговцев опиумом, чей путь проходил по их территориям, но и сами нередко продавали наркотики соседям, крестьянам из отдаленных деревень, особенно вахи и киргизам. Нередко повторялся один и тот же сценарий: в сельской местности, где традиционно очень сильны родственные связи и принято жить вместе большими кланами, наркозависимость распространялась с быстротой эпидемии. Пагубное пристрастие охватывало даже немощных стариков и маленьких детей. Болезнь поражала целые области.