Шлиман. "Мечта о Трое"

Наука

Археология же — наука заступа, отыскивающая следы давно минувших тысячелетий и извлекающая их из недр земли, — остается чаще всего уделом специалистов и немногих любителей. К ним присоединяется еще горстка людей, которые из-за дождливого воскресенья или из желания показать что-то приехавшим гостям идут в музей. Сюда следует отнести и туристов, которые, путешествуя, посещают музеи — это стало признаком образованности и хорошего тона — или даже места, где при раскопках были найдены памятники старины. Стремление сделать сокровища музеев достоянием широкой публики при всех отрадных достижениях в отдельных областях или отдельных странах могло в целом похвастаться еще весьма скромными успехами.

В Британском музее на протяжении многих лет находились, не вызывая особого интереса, величайшие сокровища древней Греции периода расцвета — скульптуры и рельефы, украшавшие фронтоны и фризы Парфенона, похищенные лордом Эльджином. Никто, кроме ученых, ими не интересовался. И вдруг все изменилось — залы музея наполнились посетителями. Но чуда здесь не было. Не божество сняло у англичан повязку с глаз и научило их воспринимать величие и красоту мраморных творений Фидия. Это они постигли намного позже. Толчком же к тому, чтобы пойти в музей и посмотреть «эльджинские мраморы», послужило нечто совершенно иное. В Англии, как известно, очень интересуются всем, что связано с разведением крупного рогатого скота, лошадьми и скачками. И вот кто-то надоумил животноводов и спортсменов, что на одной из древнегреческих мраморных плит, изображающих жертвоприношение Афине Палладе, высечены быки и коровы, а на другой — наездники и объездчики. То, что подобная причина смогла послужить толчком, пробудившим в целом народе восторженный интерес к древнему миру, звучит сегодня немного смешно. Но в конце концов не столь важен путь, сколь достигаемая цель.

Многие хорошо еще помнят время, когда археология снискала такую популярность, что на недели и месяцы заставила отступить на второй план все рекорды, фильмы и прочие события дня, — время, когда в 1922 году была найдена гробница Тутанхамона. Все говорили о Тутанхамоне, имени которого прежде не слышали. Иллюстрированные журналы заполняли свои страницы фоторепортажами, газеты ежедневно помещали под кричащими заголовками последние сообщения из Долины царей и заодно придумывали интригующую и жуткую историю о фараоновом проклятии, из-за которого будто бы один за другим с сенсационной неотвратимостью умирали проводившие раскопки Говард Картер, лорд Карнарвон и члены их обширных семей. По всему свету хранители музеев египетских древностей радовались внезапному наплыву посетителей, а красавица Нефертити после длительного покоя в музее перекочевала в тысячах копий в витрины магазинов — и не потому, что приходилась тещей Тутанхамону, а потому, что Египет вошел в моду. Разразился — мы не можем назвать это иначе — настоящий «фараонов бум», который, несмотря на все породившие его низменные и конъюнктурные причины, принес несомненную пользу. Миллионы людей узнали много интересного о культуре и искусстве древнего Египта.

Когда мы теперь листаем подшивки пожелтелых газет семидесятых годов прошлого столетия, то замечаем, что и тогда по всему свету прокатилась волна сенсации, восторга и всеобщего интереса к археологическому подвигу, подобная той, свидетелями которой мы были в двадцатых годах. В то время человеком, чье имя чаще всего произносилось в Европе и Америке, был Шлиман, а его Троя была главной темой дня.

Чем это объяснить? Девятнадцатое столетие — век великих открытий археологической науки.- Однако ни одно из них не оказалось- в центре столь всеобщего внимания, как результаты работы Шлимана. Надо, правда, признать, что вряд ли какие-либо другие находки имели столь огромное, столь революционизирующее значение, как находки Шлимана. Этого, однако, нельзя было понять в момент открытий, тем более большинству тех, кто ими восхищался.

В ту пору, когда Шлиман работал в Трое, Хуман обнаружил в Пергаме, лежащем несколько южнее Трои, знаменитый алтарь. Для перевозки находок в Берлин было использовано и учебное судно императорского флота. Один гардемарин послал своим родителям восторженное письмо о Хумане и Пергамском алтаре. Каково же было его удивление, когда несколько недель спустя он получил недовольный ответ отца. Тот упрекал сына в невежестве: фамилия ученого, проводившего раскопки, вовсе не Хуман, а Шлиман, пора бы ему знать, да и, кроме того, место называется не Пергам, а Пергамос, что означает: акрополь Трои!

Причин, почему в семидесятые годы слава Шлимана затмила славу всех других археологов, несколько.

Несомненно, этому способствовало богатство его находок. Он извлек из недр земли не одну какую- нибудь драгоценность и не пригоршню их, как это делали другие. Вес найденного им золота измерялся килограммами — как через пятьдесят лет и в гробнице фараона. Благодаря этому в глазах толпы он стал кудесником, кладоискателем, золотодобытчиком — живым воплощением того, о чем знали лишь из бесчисленных сказаний о сокровищах, сказаний, которые на протяжении столетий передавались в народе из уст в уста. Статуя бога, царский дворец или храм никогда не вызовут такого всеобщего восхищения и интереса, как фантастический, сказочный клад.

Вторая причина совсем иного рода. Кто такой царь Аттал Пергамский, чей алтарь с гигантами нашел Хуман? Кто такой критский Минос, чей дворец обнаружил Эванс? Кто такая царица Шубад, которую Леонард Вулли вырвал из ее длившегося пять тысячелетий могильного сна? Лишь у немногих эти имена вызывают более или менее точные представления, и лишь немногие могут оценить значение подобных открытий для науки. Дело же жизни Шлимана, напротив, относилось к области, которая была известна всем. Даже в школах самых отдаленных деревень говорили тогда о Троянской войне, о героической борьбе осажденного города, который почти десять лет сопротивлялся подавляющему превосходству врагов и был захвачен только хитростью, о Гекторе и Ахиллесе, о Елене Прекрасной, об Агамемноне и Клитемнестре и многих других героях греческих преданий. И все это, как доказал Шлиман своими находками, не просто сказка, а быль! Не удивительно, что народ восхищался Шлиманом; к тому же довольно быстро разнеслась молва, что специалисты-ученые не желают принимать всерьез его доказательства.

Третью причину, как нам думается, следует искать в самой жизни Шлимана. Симпатии широкой публики всегда находятся на стороне того, кто беспримерным прилежанием, неослабной выдержкой и неслыханным упорством выбился из безвестности, кто преодолел, казалось бы, непреодолимыё препятствия и кому при этом все-таки благоволило счастье, кто пережил приключения, выпадающие обычно лишь на долю героям романа или сказки. Жизнь Шлимана во многих отношениях — это современная сказка, одиссея буржуа девятнадцатого столетия, чьей Сциллой были турецкие и греческие чиновники, а Харибдой — немецкие профессора. По-видимому, это не в малой степени повлияло на его популярность у читающей публики того времени.