Шмагия
Шрифт:
Колдун предполагал, кому обязан чудесной лавандой и прочими услугами.
Мастер Леонард не замедлил подтвердить:
— Да, чуть не забыл. Старею, память никудышная… Ваш товарищ просил сообщить, что причин для беспокойства нет. Ну, я пойду. Вам надо отдохнуть, сударь…
Кожевник грузно поднялся, но малефик ухватил его за полу кафтана.
— Обождите, друг мой…
Чудное обращение вместо традиционного «мастер Леонард» вырвалось само собой, непроизвольно. Хозяин остановился, с доброжелательством глядя на гостя. Ни малейшего удивления не отразилось в маленьких голубых глазках мастера. Словно каждый светлый день его дом штурмовала легкая кавалерия, а «столичные штучки» баловали кожемяк любезностями. Он стоял, смотрел, пока Андреа собирался с духом. Малефик втайне недоумевал по поводу въедливости, нимало не свойственной Мускулюсу ранее, — но промолчать и не задать один докучливый, неэтичный, слишком личный и, в сущности, не имеющий значения вопрос…
Нет, не мог.
— Скажите, что вы испытываете, когда… — следующее слово далось с трудом, словно дипломированный колдун произносил его впервые. — Когда колдуете?
Ничего не изменилось в грубом мужицком лице кожевника. Ни единая жилка не дрогнула. В отличие, скажем, от ведьмы Мэлис, для которой тема шмагии была оскорбительной и болезненной.
Швеллер задумался, простецки почесал в затылке. Как если бы гость всего лишь продолжил естественную и привычную для обоих беседу.
— Не мастак я рассказывать, сударь. Наверное, то же, что и вы, не в обиду будь сказано. Руками разное делаю, слова всякие говорю. Ясе легче и становится. А то что ж это выходит: лежит и лежит, колода колодой. Жалко ее, вот и помогаю. Встает Яся, гуляем мы с ней по холмам и долинам, разговоры ведем… Раньше мало говорили, так хоть сейчас отведем душу. Вы представьте, что в силах Ядвиге моей помочь, и сразу поймете: что да как. Уяснили, сударь?
— Не очень. Поймите правильно, друг мой, — я практик, для меня результат важней собственно действий! А если результата днем с огнем не сыщешь…
— И я этот… ремесленник, — похоже, слово «практик» не тем краем легло на язык Швеллеру. — Вы, сударь, знаете: если сказать это и сделать то, значит, грянется молодец оземь и обернется, скажем, тараканом. Всякий раз, как станете говорить и делать, — грянется и обернется. Хошь лови его, хошь дави. А я знаю другое: если в дубилку помимо кебраччо, сумаха и лирного корня еще подбавить ирису-болотнику, то кожа окрасится в желток. Сколько раз ни подбавляй, столько и окрасится. Ну а теперь представьте, что мы оба все сразу знаем. И про молодца-таракана, и про ирис-болотник. Доподлинно знаем, только по-разному. В мое колдовство никому и глазком не заглянуть, а из вашей желтой кожи никаких сапожков не сшить. Важно ли это, ежели мы знаем? Умеем? Делаем?! Эх, ну сказал ведь: не мастак я излагать…
Андреа подумал, что он похож на лекаря-неумеху. Не кожевник с его теорией шмагии, а Андреа Мускулюс со следующим вопросом. Взял, значит, ланцет и ткнул наугад, в красное, живое, распахнутое настежь.
— Простите меня, мастер. Простите ради Вечного Странника, ради путей его нескончаемых. Но ведь вы понимаете, что все это — лишь плод вашего воображения? Что всего этого — нет?! Что все — понарошку, как детские куличики?!
— Не дурак, сударь. Конечно, понимаю. Ну и что?
Малефик смешался, не зная, что ответить. А кожевник продолжил, задумчиво тревожа пальцами мочку уха. Убедиться, наверное, хотел, что не оторвали в свалке.
— Все я понимаю, мастер колдун. Все до последнего ремешочка. Плод, понарошку…
Могучий кожемяка говорил спокойно, без стеснения или обид.
Даже улыбался чуточку.
— Спасибо мастеру Яношу, что набрел на мой дом, не минул Ятрицу стороной. Не иначе, судьба на старости лет оглянулась. Многому он меня научил. Без него я бы, как слепой кутенок, самоходом тыкался… Пойду я, сударь. Хорошо бы еще к Ядвиге заглянуть. Отдыхайте.
Леонард отправился прочь, а колдун остался в постели. Переваривать рассказ хозяина. «Мастера Яноша» он переварить не смог, сколь ни старался. Как приходил на ум парень с корягой наперевес, так изжога от этого «мастера» терзала.
Ох, дела наши…
— Я тут взял на себя смелость…
В дверь шагнул Фортунат Цвях. Прежний фат, щеголь и насмешник, памятный по встречам в Реттийском Универмаге. Что, согласитесь, было затруднительно в местной одежде, при отсутствии галунов, кружев и плюмажа на шляпе! Но охотнику удалось. Бородка торчала копьецом, в глазах плясали отчетливые бесенята.
Кандидат в государственные преступники был готов к приключениям.
«А ведь он мне рад! — опешил Андреа. — Честное слово рад! И не только из-за приказа Серафима… Интересно, какие частные интересы к скромному колдуну лелеет господин венатор? Войди он снова в фавор, останется ли столь радостен и приветлив?!»
— Да, я успел оценить. Благодарю вас, мастер Фортунат.
— К чему такой официоз? Или мы не напарники?! Ваше дело — наше дело, общее. Какой процент обещали вам с девичьих кож?
— Шестую часть, — опоздав заткнуть себе рот, брякнул колдун.
— Неплохо, неплохо. Думаю, учитывая сложившиеся обстоятельства, мы сумеем выбить у скупердяя Просперо как минимум пятую часть, а то и четверть. Вершок — пополам! Договорились?
Уловив в лице Андреа раздражение, охотник мигом сменил тему. А колдун остался недоумевать: шутил Фортунат или нет? Скорее всего, нет. Хотя малефик был скверным физиогномом и мог ошибиться.
Нюхая фиалку, сорванную невесть где и невесть когда, охотник приблизился к постели.
— Как самочувствие?
— Изрядно. Пожалуй, встану…
— Ни в коем случае! Вам требуется отдых. Скажу честно, в доме Мэлис вы заставили меня попотеть. Ваш «плетень» был лучшим из лорик, с которыми мне довелось сталкиваться. Поверьте, дружище, магистерская степень стучится в вашу дверь! Когда мы вернемся в столицу, я лично обращусь в деканат с петицией… — Цвях оборвал грандиозные планы на полуслове, видимо, вспомнив, кто он и где находится. — А сейчас я бы рекомендовал вам «сон золотой». От тридцати до сорока двух минут. Если нет возражений, готов оказать услугу.
Трудно было не согласиться.
Особенно после бурных событий последних дней.
«Сон золотой» являлся изобретением волхва-кантикулярия Жан-Пьера Беранжа, внука портного и сына швеи, выбившегося в люди исключительно благодаря таланту и обаянию. Восстанавливая силы и упорядочивая резерв маны, придавая лицу здоровый цвет, душе — резвость, а телу — юношескую бодрость, этот сон имел одну закавыку и один побочный эффект. Так, пустяки. «Сон золотой» требовалось навевать, а следовательно, возникала нужда в присутствии опытного коллеги. При попытке самостоятельно ввести себя в транс Беранжа дело завершалось болью в висках и головокружением — чувствами, сходными с глубочайшим похмельем, и не более того. Побочный же эффект заключался в следующем. Навевая сон, маг-коллега временно впадал в состояние, сходное с тихим помешательством. В итоге безумие накладывало отпечаток и на сон — грезы, являясь спящему, выходили зачастую вещими, но самого невнятного толка.
Сходные грезы возникали у Омфаллосских пифий, накурившихся лаврового листа. Только пифии, избранницы «Пупа Земли», от рождения умели толковать любые, самые сумасбродные виденья, — в отличие от чародеев, сторонников «Вышних Эмпиреев», а посему людей нрава скорее педантичного, нежели интуитивно-прозрительного.
Чаще всего сны забывались без последствий.
— Буду вам весьма признателен…
Взмахнув рукой, охотник на демонов отмел все благодарности. Дескать, сочтемся, свои люди! Мускулюс и не сомневался, что сочтутся, рано или поздно.