Сходняк

Бушков Александр Александрович

Глава 2

Постой, паровоз...

Пятнадцатое сентября 200* года, 10.13.

Существует ли в действительности река Потудай или это плод писательской фантазии? Вопрос из радиовикторины занимал сейчас Карташа более всего остального. Вопрос залетел в ухо, когда приемник ненадолго сделали чуть громче, и теперь река Потудай не давала уму покоя: в уме она выходила из берегов после многодневных ливневых дождей, разливалась в половодье, рыбколхозы добывали из нее бьющуюся в сетях рыбу, из ржавых труб в нее обрушивались вонючие химикалии, эту хитрую реку перегораживали плотинами, заставляя ее разливаться и затапливать деревни, и только шпили церквей торчали над Потудай...

Потому что, когда перестанешь думать о реке Потудай, тут же начнешь думать о делах наших скорбных. И тогда совсем закиснешь.

Таким ли он, Алексей Карташ, мыслил свое возвращение в родные

пенаты – или, говоря понятнее, нах хаузе? Будем честны перед собой: Карташ вовсе и не мыслил себе никакого возвращения. Как-то не рисовала фантазия езду домой, а рисовала она все больше шик и блеск иноземных отелей, собственные бассейны на собственных виллах, купленные на честно украденную платину катера и яхты, «бентли» и «феррари», а также горнолыжные спуски в Доламитовых Альпах – утеху беззаботно веселящихся буржуев. Но вместо Доламитовых Альп и урчания «феррариевского» мотора придется, похоже, очень и очень долго хлебать баланду, нюхать кирзу и смотреть на небо сквозь решеточку. А из потенциального богатея придется переквалифицироваться в реальные нищие. Ну вот не верил он отчего-то белокурому викингу, ни на грош не верил, что тот замолвил за них словечко перед москвичами, – зачем ему? Уже и думать, небось, забыл о троих искателях приключений на собственные задницы, вертит дырку под орден. Но не поспоришь же с конторой...

Ладно, хоть несколько недель побыл миллионером. Или даже миллиардером? За всеми делами и заботами так и не перемножили они шестьсот тридцать девять у. е. (то есть стоимость одной унции платины), на вес драгметалла, который таскали за собой в зеленых армейских ящиках. Так до сих пор и неизвестно, чего лишились. А может, даже оно и к лучшему, что неизвестно?

Карташ вслушался в бормотание вертухайского приемника на волне «Шантарск 101.4 FM». Там как раз заглохли визги очередной попсятины и ведущий, вспомнив о викторине, стал принимать звонки радиослушателей. Но правильного ответа про Поту-дай никто пока не давал, приз оставался неразыгранным. Возможно, Карташу так и не суждено дождаться правильного ответа. Как он понимал, ехать им предстоит от силы несколько часов.

Вагон им под путешествие, против ожиданий, предоставили простой, безо всякой хитрой,начинки вроде камер скрытого наружного наблюдения, вмонтированных в стены теплушки мониторов, спутниковых антенн и прочих удумок, коих вполне можно было ожидать от ведомства. Ничегошеньки даже отдаленно похожего не наблюдалось. Не считать же, право, хитрой начинкой решетчатую загородку для перевозимых заключенных, холодную сейчас печку-буржуйку, стол с лавками из грубых досок да слегка помятый контейнер в углу, где, как полагал Карташ, помещается нечто вроде биотуалета. Вот только убедиться в последнем не суждено – вряд ли поведут их на оправку, даже если очень приспичит. Прапорщик буркнет в ответ на просьбу что-нибудь вроде: «Не ведено», «По прибытии», «А для чего вас перед отъездом водили?», – и беснуйся, тряси решетку, осыпай проклятьями: все бесполезно. Если и добьешься чего, так это успокоительного по почкам или усыпляющего ребром ладони по шее. В чем можно не сомневаться, так это в том, что солдаты у белобрысого викинга выучены исполнять приказы начальства. И если начальством приказано: «Никуда не выпущать!», – то даже женскому полу скидок не последует.

Вот так и предстоит ехать из пункта "А" до столичного пункта "Б" трем неудачливым авантюристам с двумя ящиками платины, тремя караульными солдатами и одним прапорщиком. А со стороны глядя – например, выйдя из лесу или из окна придорожного строения, – в составе рядового товарного поезда катит по просторам преобычнейшая с виду теплушка. Посторонний глаз пройдется по ней, не задержится, тем более обе двери наглухо закрыты на щеколду, щеколда, небось, прикручена для пущей надежности снаружи проволокой, а то, не исключено, и вовсе замкнута на замок. И то ли товары в той теплушке везут, то ли скотину какую, то ли вовсе порожняк гонят – поди догадайся со стороны. По всем сопроводительным документам, полагал Карташ, вагон перегоняют порожним. Чтоб ни одна любопытная тварь вагончиком не заинтересовалась.

Сутки назад трех пленников завели в вагон, где уже стояли в углу, прижимаясь друг к другу деревянными боками, многострадальные ящики с платиной, уже подбитые деревянными колодками, чтобы вдруг не заходила-загуляла тяжесть по вагону. В этот судьбоносный момент сами собой придумались два афоризма: «Все мы вышли из теплушки – в теплушку же и войдем» и «Дважды не ступить в одну и ту же теплушку». Записывать их, равно как и произносить вслух, Карташ не стал.

Пленников – за что они, наверное, имеют все основания благодарить белокурую сволочь – не связали, ни к чему не приковали, ограничились наручниками. И вот с этих самых пор пленники уже не могли видеть, что происходит снаружи, зато слушать могли сколько влезет. Они слушали и слышали, как вагон взял

на буксир маневровый локомотив, как громыхали, выпуская сцепку в штатский мир, металлические ворота затерянной в сопках секретной части. Потом некоторое время ехали в абсолютной тишине – не иначе, по лесу. А потом нахлынули шумы, свойственные любой железнодорожной станции: гудки, лязг и скрежет, грохот проносящихся составов, перебранки по громкой связи. Их вагон сразу же прицепили к какому-то попутному грузовому составу, и этот состав без малейшей задержки был отправлен по назначению. И шли они по сибирской железке хорошо, скоро, без длительных остановок. Карташ не мог со стопроцентной уверенностью утверждать, что караулом (или правильнее сказать – конвоем?) командует именно прапорщик, а не капитан или майор. По возрасту он мог быть даже полковником, правда, это ж как надо полковнику проштрафиться, чтобы его отправили со столь малопочетной миссией, как вертухайская! А что физиономия у старшего караула чересчур простецкая и хитрая, типично прапорщицкая... ну так и порученец викинга по фамилии Кацуба – вылитый учитель физкультуры из глухой провинции, а не боец невидимого фронта... Одет старший караула в камуфляж без знаков различия, который теоретически может носить хоть генералиссимус... Тогда почему же все-таки прапорщик? Потому что солдаты обращаются к своему командиру «старшина». А так в армии принято обращаться именно к прапорщикам, и ни к кому другому. Хотя, конечно, в ведомстве наверняка хитрят на каждом шагу, надо это или не надо, разводят необъяснимую таинственность на пустом месте. Полковника запросто выдадут за сержанта, а лейтенанта – за старшего лейтенанта. Да и сам викинг поди разбери, кто он по званию на самом деле: то ли генерал, то ли полкаш...

Не в первый раз Карташ услышал тепловозный гудок. Чтобы занять мозги, как занимал речкой Потудай, Алексей прикинул расстояние до локомотива. Ну что тут можно сказать... разделяет их примерно вагонов восемь. Если состав стандартной длины, то их теплушка располагается аккурат в середине состава. «И что это тебе дает?», – сам себя спросил Карташ. И сам же себе ответил: «Да ни хрена не дает».

А на этот раз гудок вышел протяженнее прежних, словно машинист, с каждой секундой все более раздражаясь, настойчиво сгонял с рельсов неожиданную помеху – навроде выскочившего на путь и ошалевшего лося или бредущего по шпалам глуховатого грибника. И сие обстоятельство Карташа насторожило. Когда на пути внезапно оказываются глуховатые грибники, равно как и менее экзотические помехи, эт-то, знаете ли... Алексей сбросил ноги с лавки на пол.

«И чего тебе дергаться, – продолжил он разговор с самим собой, – тут есть кому дергаться акромя тебя тому, кому зарплату за это платят. Вон Таксист, ни о чем не волнуется, уткнул харю в ладони и медитирует себе, вон Маша сидит, закрыв глаза, сложив руки на груди, слова не произнесла с самой посадки, – вот и ты сиди, бывший старлей Карташ, как примерный правильный зек, кем ты сейчас, собственно говоря, и являешься...» Алексей кинул взгляд на прапорщика. Ага, тот тоже насторожился.

Подобрался, скучающее выражение с рожи стерлось, из вяловато-простецкой рожа сделалась резкой, очерченной, в ней явственно прорезались волчьи черты. Если он и в самом деле прапор, то, ежу понятно, не из вороватой складской или продовольственной братии. Да и солдатики, судя по тому, как они уловили перемену в настроении командира и тоже подобрались, имеют за плечами неплохую выучку...

Гудок не умолкал. Даже Гриневский встрепенулся, оторвал лицо от ладоней, поднял голову, недоуменно взглянул на Карташа. А прапор выключил карманный приемник (как раз в тот момент выключил, когда ведущий сказал, что так и быть, вот вам правильный ответ про речку Потудай, раз слушатели все такие тупые)...

И тут гудок стих.

Снова ничто не мешало слушать перестук колес, снова поезд летел на северо-восток, и машинист не видел причин оглашать окрестности воплями паровозного ревуна. Видимо, грибники вернулись в леса, а коровы убрались с путей на пастбища – короче, все, кажись, нормализовалось. Тревога должна отпустить, тем паче, что Карташ увидел, как успокоился старший караула. Но вместо этого Алексей отчего-то испытал еще большую тревогу. Чутье не желало успокаиваться, чутье прямо-таки вопило об опасности, словно унюхало ее сквозь вагонные доски. И, похоже, только он один о чем-то беспокоился.

Рука старшего караула уже потянулась к приемнику, чтобы восстановить звучание радиостанции «Шантарск 101.4 FM»: почему бы, собственно, не позволить солдатикам маленькую вольность – музыку послушать? Чем навредит?

А тревога, бля, не оставляла. М-да, непонятка......

Все-таки что-то до крайности не правильное было в этой истории с гудком... вот только что? И более чем не правильное – опасное. Однако что, скажите на милость, в своем нынешнем положении он может сделать? Разве что поделиться опасениями со старшим караула? Ага, конечно, так он и станет тебя слушать...