Шофёр

Никонов Андрей

– Вот ведь бабе не спится, – Петька сплюнул, выждал ещё несколько минут и поддел щеколду тонкой линейкой.

Покойный Пашка говорил, что Травин живёт в пристрое, слева от хозяйской половины, туда вёл небольшой коридор, расходящийся на две комнаты. Петру нужна была та, что прямо, он тихо, стараясь не скрипеть, прошёл по половицам, дверь распахивать не стал, открыл чуть только, чтобы протиснуться. В лунном свете отлично была видна кровать, на которой лежал Травин, тут ошибиться трудно было, мощное тело с подвешенной к потолку ногой. Лукашин взял молоток на изготовку, примерился, чтобы прыгнуть и с одного удара проломить голову. Но внезапно заметил шевеление в тёмном углу. От неожиданности он оторопел, сделал шаг назад, чтобы

уйти, но тут включился электрический свет, Петьку сзади схватили и повалили на пол.

– Как видите, товарищи, преступник задержан при осуществлении своего коварного замысла, – из угла вышел субинспектор Панов, он сиял и лучился улыбкой.

Петьку крепко держали за руки агенты уголовного розыска, Травин хотел было стащить гипс с ноги, но вынужден был так позировать фотографу, а репортёр газеты «Известия» брал интервью у следователя Введенского, прятавшегося на хозяйской половине. Другой репортёр, из «Комсомольской правды», взялся за Лену Кольцову, народу в комнату набилось столько, что стало тесно. Травину это быстро надоело, и всех их он выпроводил на улицу, а там уже частичка славы досталась и Пахомовой, и даже соседским ребятишкам. Панов радовался не просто так, отпечатки пальцев Радкевича и конфискованные империалы совпали с пальчиками, снятыми в доме Пилявского, те же самые отпечатки нашлись в доме на Бужениновской улице вместе с другими, которые тоже у скрипача отметились. Безнадёжное поначалу дело раскрылось, а что славу пришлось делить с другими, это субинспектора вполне устраивало.

– Смотри, какое у тебя лицо глупое, – сказала Лена утром субботы, разворачивая свежую газету. – Ты бы хоть улыбнулся.

Сама она на фотографии получилась отлично, хоть и снимали при недостаточном освещении.

– Чему улыбаться, сделали из преступления спектакль, – Сергей головой покачал, – будто людей не убили.

– Ничего, я сама тебя как надо сфотографирую и в газету отправлю, пусть героев знает вся страна. А твоему Лукашину дадут десять лет, ему не до смеха будет, – Кольцова спрыгнула с кровати. – Собирайся, ты ведь не забыл, что сегодня дядю Генриха хоронят на Новодевичьем? Хотели у Кремля, но завистники помешали. И Коврова можно с собой взять. Кстати, где он?

* * *

Ковров, расплатившись за гостиницу, уселся в прокатный автомобиль и поехал на Алексеевское кладбище. Он подумал было, что двойка указывает именно на него, второе по списку, но Аркадий Ионович Бессонов всё так же лежал в своей могиле, с подхороненным и выкопанным в 1921 году маленьким Павликом Бессоновым. Николай было решил, что след ложный, и игральная кость эта ничего не значит, но сделал последнюю попытку, вспомнив рассказ Лены Кольцовой.

– А скажи-ка, любезный, нет ли у вас на погосте Перепёлкиных? – спросил он у служащего, подсовывая под учётную книгу трёшку. – Может быть, в восемнадцатом кто-то захоронен или в двадцать первом?

– Тоже сродственник ваш? – учётчик ухмыльнулся, сунул деньги в карман. – Сейчас поглядим. В восемнадцатом годе многих хоронили, сами знаете, голод, тиф, много безыменных, но кого записали, те есть. Может, ещё приметы какие?

– К Перепёлкину его могли положить, ювелир тут у вас покоится, – наугад сказал Ковров.

Служащий искал долго, перелистывая книги, и только через час, получив ещё одну такую же бумажку, нашел в записях за июль 1921 года Петра Перепёлкина, сорока трёх лет от роду, захороненного к дяде своему, Павлу Павловичу Перепёлкину и его жене, Марфе Игнатьевне. У семьи Перепёлкиных был небольшой, обнесённый кованым забором участок с треснутой мраморной плитой, на которой стоял печальный каменный ангел с отбитыми носом и правым крылом. Разыскав церковного сторожа, Ковров ещё раз уточнил, что захоронение никто не взламывал и над могилами не надругался, дал старику целковый и уехал.

Магазин встретил Коврова скучающей

продавщицей и полным отсутствием покупателей. Автомобиль он оставил у крыльца, зашёл в залу и вызвал телефонистку.

– Номер три шестьдесят восемь ноль девять, барышня, – попросил он. – Любезный, это кредитный кооператив? Я хотел бы двести сорок червонцев занять, только сегодня, нужда срочная. Моя фамилия Ковров, зовут Николай Павлович, под залог товара.

– Через два часа, четвёртая касса, – вежливо ответили ему на том конце провода и повесили трубку.

В семь вечера Николай на извозчике подъехал в Театральный проезд к кафе «Театраль», где обещали лучшее пиво, первоклассную кухню и кабаре до двух часов ночи с отдельными кабинетами. У четвёртого от входа столика возле окна сидела русоволосая женщина лет тридцати, она курила папиросу и читала книгу. Ковров её не знал, впрочем, томик Чехова с красной закладкой его вполне устроил, хоть и слегка обеспокоил – красный цвет означал, что его будущая собеседница не только рассчитывает, но и имеет право на его, Коврова, полную откровенность.

– Позволите? – он уселся напротив.

– Ну раз уже сели, – женщина отложила книгу в сторону. – Закажите что-нибудь.

– Непременно, уж очень сегодня проголодался, – Ковров подозвал официанта, ткнул пальцем, тот записал, услужливо согнувшись, и исчез, – да и день нервный.

– Рассказывайте, Николай Павлович, – собеседница положила подбородок на сомкнутые пальцы, – всё, что было до понедельника и о чём вы уже доложили, я знаю, а об остальном послушаю.

В ней, помимо аристократического лица, тонкой шеи и пронзительных глаз, которые скорее держали на расстоянии, было что-то неуловимо притягательное, отчего мужчины сразу теряют голову, но Ковров удержался. Он рассказал об убийстве Лациса и Шестопаловой, о том, как сам прикончил Мальцеву и Радкевича, как нашёл остаток драгоценностей. Травина упомянул мельком, не называя имени, о его роли во всём этом деле он и раньше не распространялся. Кивнул на саквояж.

– Там всё, что ЧК не досталось, сами знаете откуда. Примерно на семьсот тысяч.

– Хорошо, – кивнула незнакомка, себя она так и не назвала, – что-то ещё?

– Вот здесь может лежать золото, примерно пудов тринадцать, – и он протянул листки, оставленные Станиславом Пилявским, на котором сам приписал могилу ювелира Перепёлкина. – Прошу узнать, тогда мы будем в расчёте?

– Николай Павлович, ваш долг погашен, – женщина мягко улыбнулась, убрала бумажки в книгу. – Можете смело возвращаться в Ленинград или Прагу, как пожелаете. Но если вы вдруг захотите с нами работать дальше, у Юргена есть для вас новое поручение, и как раз по ювелирной части. И не в Советской России. Думаю, вам понравится.

– Ну хотя бы намекните, – попросил Ковров.

Он всей своей коммерсантской жилкой почуял, что вытянул крупную карту, все эти долги, поручения, смертельный риск и полная самостоятельность в действиях были, похоже, одной большой проверкой. А отданные бриллианты и ещё не найденное золото – мелочью по сравнению с тем, что его могло ожидать.

– Зачем же намекать, я вам прямо скажу. Поедете в Североамериканские Штаты в Нью-Йорк, к Семёну Шапиро, он вас представит Арманду Хаммеру, нефтепромышленнику. Назначение уже решённое, вас ждут, будете закупать украшения у большевиков, – незнакомка говорила так, будто заранее была уверена в его, Коврова, согласии. – Всё абсолютно легально, только вот цены другие, делите те, что у Гохрана напечатаны, на десять, а то и на двадцать. Или вовсе на вес купите, положение у них почти безвыходное, да и получать они будут не валюту, а станки. С тем, чтобы пресечь вредное воровство, вы отлично справились, остальным займётесь, когда доберётесь до Берлина и сделаете полный отчёт. В Ленинграде по известному адресу получите американский паспорт на другое имя, как перейти границу, вам подскажут, ну да это сейчас несложно. Вon appetit, барон.