Шофёр
Шрифт:
– Сурьёзный товарищ, глазом прямо сверлит, – Ковров небрежно взял карточку, вскользь рассмотрел. – Вижу в первый раз.
– Шпуля – человек интеллигентный, предпочитает спекуляцию, лично мокрыми делами не занимается и долги не выбивает. Для этого у него есть напарник, Герман Осипович Радкевич, по прозвищу Лихой. – Райнис достал второе фото, размытое, с него смотрел человек средних лет, с рельефным лицом и шрамом на левой щеке.
– И с этим не знаком. Но в Ленинграде про мокрые дела речи не шло, и с товарищем Мессингом мы об этом не договаривались, так что я на них не пойду, моя профессия чистая.
–
– Теперь, как я понимаю, повод появился?
Райнис тяжело вздохнул, протёр пенсне, достал папиросу, прикурил от зажигалки. Делал он это не торопясь, словно собираясь с мыслями.
– Да, – наконец сказал он, расстелил карту, ткнул карандашом северо-восточнее трёх вокзалов. – Начну, так сказать, издалека. Преображенское, район старый, но окраинный. Вот здесь, в ресторане Звездиных, Гершин арендовал флигель. На первом этаже в одном крыле конторы всякие, которые перебрасывают бумаги от одной к другой, чтобы фининспекторов запутать, а в другом – квартиры якобы внаём сдаются, а на самом деле для всяких тёмных дел используются. Вход у флигеля свой, а рядом с ним проход в подвал, владельцы ресторана игорный дом там открыли, Шпуля иногда крупные суммы просиживает.
– Неплохо, – Ковров довольно улыбнулся, – на этом мы и сойдёмся. Загляну к ним на днях, в картишки перекинусь с вашим другом.
– Даже и не думайте, – хозяин разволновался, – товарищ Мессинг предупреждал, что вы игрок, но туда не лезьте, дело провалите. Шпуля – человек хоть и азартный, но осторожный, лишнее внимание ни к чему.
– Неужели такое дело крупное?
Райнис переглянулся с женщиной, кивнул.
– Был у Шпули кореш, Самуил Бронштейн по прозвищу Корявый, вор серьёзный и авторитетный, золотишком приторговывал и камушками. Так он Шпуле клиента привёл за долю, когда жареное почуял, а в камере, как его повязали, проговорился, что клиент этот из Гохрана, и ценности оттуда сворованы.
– Только это и сказал? Что за клиент, молчит?
– Прикончили Корявого, удавили в камере в первую же ночь, и допросить мы его не можем. Ладно бы камушки были из припрятанных всякими недобитками, а тут вопрос политический, народное добро утекает. Гершин об этом знает и боится, но уж очень кусок жирный, заглотил он его.
– Камушки – товар рисковый, как бы не прогореть, подсунуть что угодно могут, – заметил Ковров.
– Верно. Здесь он ювелира не возьмёт, в Москве оценщики наперечёт, уголовный розыск их всех срисовал, поэтому связываться с ворованным государственным имуществом побоятся, ну а если не побоятся, то шепнут кому надо, и Шпулю на ноль помножат, а товар заберут.
– Как есть, – гость кивнул, – значит, ему свой человечек знающий нужен.
– Такой человечек у него есть, и Шпуля его из Одессы вызвал, но мы его взяли, точнее не мы, а уголовный розыск, и он сейчас в камере им песни поёт про свою тяжкую судьбу, так что ситуация у Шпули безвыходная, денег-то хочется, а время утекает. Тут мы вас и подсунем. Репутация у вас есть соответствующая, если справки наведёт, в Петрограде ему подскажут, что вы надёжный человек.
– Ещё какой, – Ковров рассмеялся, – хорошо, выйдет на меня этот Шпуля или человек его, оценку сделать, а я вам списочек и наводку на схрон, так?
– Так.
– Только на этот раз оплата будет повыше, риск большой, как-никак, высшая мера им светит, наверняка бандиты это понимают и со стукачами церемониться не будут. Двадцатую долю возьму.
– Да я тебя, – Райнис сжал кулаки, грохнул ими по столу, – в порошок! Долю он захотел, барыга поганый. Скажи спасибо, что глаза на твои делишки закрываем.
– Как скажешь, гражданин начальник, – Ковров поднялся, – на нет и суда нет, но за идею работать не желаю. В партии сроду не вступал, меня громкими словами не возьмешь, лозунги свои прибереги для рабочих и крестьян.
– А ну сядь, – чекист вперил в гостя тяжёлый взгляд. – Не сговоримся, и пойдёшь ты, гражданин барон Гизингер, по верхней черте, пятнадцать лет лагерей, как контрреволюционный элемент, а то и высшую меру социальной справедливости получишь. Или, думаешь, мы все твои грешки забыли?
– За что под монастырь ведёшь, начальник? – Николай уселся обратно, положил ногу на ногу, он ничуть не испугался.
– Это ты у прокурора спросишь, как мы все твои делишки подымем и ему отдадим. Выбирать раньше надо было, когда секретным агентом быть соглашался, а теперь что особый отдел прикажет, то и будешь делать. А то строит он тут из себя курсистку, это ему не по нраву, подавай другое.
– Ладно, сороковую, но меньше никак, – Ковров пригладил лысину. – Погорячился, с кем не бывает. У нас с товарищем Мессингом уговор, не вижу причин, почему бы и здесь его не соблюдать. Вы посудите, товарищ Райнис, я ведь по лезвию ножа хожу, одно слово или косой взгляд, и поднимут меня на пику, вон, хотя бы Лихой. А работаю я честно, ничего не утаиваю, да и что там могли утащить, тысяч на двести от силы? Да даже если на четыреста, тысячу червонцев заработаю, остальное государству вернётся. Опять же, крысу в Гохране поймаете, а это какая экономия.
– Ладно, – Райнис кивнул, – сговорились.
– Почти. Расскажите мне, господин хороший, как я к этому Шпуле попаду, коли мне с ним в картишки перекинуться нельзя?
Чекист усмехнулся.
– Знакомься, – кивнул он на женщину, которая всё это время стояла возле окна и смотрела на улицу, словно её разговор не касался, – твоя троюродная сестра Светлана Ильинична Мальцева, модистка, хозяйка швейного салона, обшивает нэпманских жён, а по совместительству – фармазонщица и спекулянтка. Со Шпулей у неё дела есть торговые, и не только. Ты к ней вроде как погостить приехал, присмотреться, лавку модную открыть ну и делишки свои проворачивать, а уж она кому надо обмолвится. Как вещички в руках подержишь, сразу нам сообщи, дальше мы уж сами.