Шопенгауэр как лекарство

Ялом Ирвин

— Жалкие крохи? — перебила Бонни. — Не хочешь поделиться со мной своими крохами?

— И со мной. Отдала бы все свои украшения… и детей в придачу, если б они у меня были, — добавила Пэм.

— Да, спасибо, я очень тронута. Но ведь все относительно, — продолжала Ребекка. — Я страшноиз-за этого переживаю. Я всегда считала, что я — это мое лицо, моя красота, и сейчас, когда ее стало меньше, я чувствую, что это менястало меньше. Это ужасно тяжело — отказываться от своего счастливого билетика.

— Шопенгауэр

как-то высказал мысль, которая мне очень помогла, — сказал Филип, — и она заключается в следующем: наше относительное счастье проистекает из трех источников: из того, что человек есть, что он имеет и что представляет в глазах других. Шопенгауэр советует сосредоточиваться только на первом и не привязываться ко второму и третьему — то есть к тому, чтобы иметьи казаться,потому что этим мы не в силах распоряжаться и оно может и должно быть однажды отнято у нас — точно так же, как время должно отнять у тебя красоту. Более того, говорит он, «иметь» со временем приобретает прямо противоположное значение — то, что мы имеем, часто начинает иметь нас.

— Любопытно. Три источника — что ты есть, что имеешь и как выглядишь в глазах других? Вот это верно. Я всю жизнь жила только для последнего — меня все время волновало только то, что люди про меня думают. Знаете, у меня есть еще одна «страшная» тайна: мои волшебные духи. Я никогда об этом не говорила, но, сколько себя помню, я всегда мечтала изобрести особые духи — они должны называться «Ребекка», у них должен быть мой запах, и они должны пахнуть вечно, так, что каждый, кто их вдохнет, будет вспоминать о моей красоте.

— А ты сегодня смелая, Ребекка. Такой ты мне нравишься! — воскликнула Пэм.

— И мне тоже, — отозвался Стюарт. — Только знаешь, Ребекка… Ты, конечно, очень красивая, но теперь я понимаю, что твоя красота всегда мешала мне видеть настоящую тебя– возможно, мешала не меньше, чем если бы ты была гадкой и безобразной.

— Вот так сказал. Спасибо, Стюарт.

— Ребекка, я хочу, чтобы ты знала, — сказал Джулиус, — я тоже тронут твоим признанием. Оно показывает, в какой порочный круг ты попала: сначала ты принимаешь свою красоту за себя, а дальше происходит то, что сказал Стюарт, — другие тоже начинают принимать ее за тебя.

— Порочный круг, внутри которого пустота. Джулиус, я все время вспоминаю фразу, которую ты однажды сказал: «красивая пустышка» — это как раз про меня.

— Да, если не считать того, что порочный круг начал потихоньку размыкаться, — вмешался Гилл. — За последние дни я о тебе узнал больше, чем за целый год. Ты совсем не такая, какой кажешься.

— Согласен, — добавил Тони. — И знаешь что, Ребекка, прости меня, что я считал деньги, когда ты рассказывала про Лас-Вегас, — это была идиотская шутка.

— Извинение выслушано и принято, — ответила Ребекка.

— Ты услышала много отзывов о себе, Ребекка, — сказал Джулиус. — Как ты себя чувствуешь?

— Я чувствую себя великолепно —

это так здорово. Мне кажется, все начали относиться ко мне по-другому.

— Это не мы — это ты сама, — сказал Тони. — Больше дал — больше взял.

— Больше дал– больше взял? Неплохая мысль, Тони, — отозвалась Ребекка. — А ты, я смотрю, становишься настоящим терапевтом. Может, накопить деньжат и записаться к тебе на прием? Сколько будешь брать?

Тони довольно улыбнулся:

— Я начинаю пользоваться спросом, Джулиус. Так что, пока мне фартит, рискну подкинуть одну идейку — знаешь, почему ты мог снова вернуться к Филипу? Ты никогда не думал, что много лет назад, когда вы только встретились, ты сам был таким же — ну, помнишь, ты рассказывал, что тебя тянуло к женщинам и все такое?

Джулиус кивнул:

— Продолжай.

— Так вот я подумал: если ты был таким же, как Филип — не таким, конечно, но близко, — могло это как-то помешать тебе в работе?

Джулиус выпрямился в кресле. Филип тоже напружинился.

— Это очень любопытная мысль, Тони. Да, теперь я начинаю понимать, почему психотерапевты трижды подумают, прежде чем рассказывать о себе.

— Извини, Джулиус, я не хотел прижимать тебя к стенке.

— Нет, нет, все нормально, правда. Я не жалуюсь — может быть, только немного пытаюсь оттянуть время. Это очень точное замечание, Тони, — может быть, даже слишком точное, слишком колется, вот я и не хочу признаться… — Джулиус немного помолчал, задумавшись. — Вот что приходит мне в голову: я помню, меня страшно удивляло и расстраивало, что я не могу помочь Филипу. Я же знал, что долженбыл ему помочь. Когда мы только начинали, я готов был биться об заклад, что вылечу его. Мне казалось, уж кто-кто, а я-то знаю способ это сделать. Я был уверен, что мой личный опыт подскажет мне, когда нужно, и все пойдет как по маслу.

— Может быть, — предположил Тони, — поэтому ты и пригласил Филипа в группу — хотел сделать второй заход, со второй попытки, а?

— Ты читаешь мои мысли, Тони, — ответил Джулиус. — Я как раз собирался это сказать. Возможно, поэтому я зациклился на Филипе: как только я вспомнил о нем, остальные тут же исчезли у меня из головы. Ого, вы только посмотрите, сколько времени. Очень жаль, друзья мои, но мы должны заканчивать. Это было отличное занятие. Ты задал мне много работы, Тони, и многое открыл, спасибо.

— Может, тогда мне не платить сегодня? — ухмыльнулся Тони.

— Блаженны дающие, — возразил Джулиус. — Но кто знает, если так продолжится, может, день и настанет.

На улице все немного постояли на крыльце и потом разошлись, за исключением Тони и Пэм, которые вместе направились в кафе.

Мысли Пэм вертелись вокруг Филипа. Ее нисколько не успокоило то, что она, по его словам, «имела несчастье перейти ему дорогу». Более того, ее раздражало, что он похвалил ее за басню, и еще сильнее раздражало, что в глубине души ей это понравилось. Ее беспокоило, что группа все больше переходила на сторону Филипа — дальше от нее, дальше от Джулиуса.