Шрифт:
Воздушный шар попал в вихревое течение. Поток воздуха превратил сферу туго натянутой плотной ткани сначала в эллипс, потом в плоскость. Безвкусный зелено-красный рисунок искажался, растянутые аккуратные квадраты меняли геометрию на невозможную.
Имре достал свой нож, купленный лет пятнадцать назад, счастливый нож, и перерезал веревки. Так он сбросил с бортов корзины балласт – пальцы соскальзывали на холоде, несмотря на перчатки. Наконец, плюнул и просто перерезал веревки. Мешки с песком рухнули вниз. За ними последовал чемодан с вещами – одежду и прочую ерунду можно новую купить, если жив останешься.
Не
Имре проверил и снова положил за пазуху свою драгоценность – карты Новых Земель. Он был первым исследователем, изучил Безвоздушную Зону и нанес на карту десяток меток. Безвоздушная, ха!
Сейчас – слишком много воздуха. Свирепого и жестокого ветра. Шар превратился в рваный мяч, прокушенный дворовым псом. Имре даже сглотнул, когда это увидел: темная рана на уродливой, но прочной материи. Красное – зеленое – и темнота. Неправильная точка, означающая для него «вот и все».
Карты – жалко!
Заплатить – кто теперь заплатит!
Он даже засмеялся от этой мысли. Про деньги вспомнил! Куда уж тут!
Шар не падал отчасти благодаря шторму. Наслаивающиеся друг на друга ветра перекидывались добычей. Корзину подняло на девяносто градусов. Имре вцепился в веревки для регулировки высоты и натяжения воздуха. Нож он зажал в зубах, словно от лезвия зависела собственная жизнь. Без балласта легче не стало – наоборот. Он даже не рухнет вместе со своим верным шаром. Его просто вытрясет из корзины, как крупицы соли из солонки.
Юго-западный и северо-восточные ветра схлестнулись, как два борца в фабричном поединке без правил. Злой северянин зарядил мощным хуком справа мягкотелому южанину. Тот подставил подножку. Ветра покатились по рингу, кусая и пиная друг друга, а в испещренной молниями мгле крутился вокруг своей оси воздушный шар. Имре даже вдохнуть не пытался – бойцы и без того его почти растоптали.
От нового порыва корзина развалилась на куски. Древесина с визгом пронеслась перед лицом Имре, который успел зацепиться за веревку и болтался теперь на полусдутом «мяче». В темно-лиловом тумане грозовых туч и открытых ран-молний потеряли смысл понятия «верх», «низ», «право», «лево». Компас вывалился из часового кармана, болтался на золотой цепочке. Имре уставился на него, почему-то от этой болтанки замутило сильнее, чем от вихревого безумия.
Останки шара издали протяжный писклявый вой. Верный друг сдался. Имре ощутил падение. Желудок поднялся до гортани и снова устремился к пяткам. Сердце замерло, пока сам Имре фаталистично пробовал на вкус кислоту собственных внутренностей и смирение.
Вот и все, мол.
Куда уж дальше.
Он решил не разжимать пальцев. Аэронавт умирает со своим шаром. Почти красиво звучало – хотя в расплющенных потрохах не было никакой красоты. Но и выбора – тоже.
К потасовке ветров подключились еще двое. Они отбросили шар с прицепившимся к веревке Имре. Падение ускорилось. Холодный воздух рвал одежду и норовил содрать кожу. Тот не выдержал, закрыл глаза, и так – до самой темноты.
Боль – это событие.
Она несет множество новостей, хороших или плохих – зависит от того, как воспринимать. Заголовок крупным шрифтом, крик мальчишки-газетчика: «Ты еще жив». Мелким шрифтом: «Возможно, пожалеешь об этом».
Имре пошевелился. Решение оказалось скверным, хуже только выпить шотландского виски, а потом заполировать английским элем, и все это в пропорции полбочонка. Боль разошлась по костям, перекрутила мышцы, вырвала из помятой, едва не пробитой насквозь, грудной клетки тихий стон.
Глаза открывать он пока не решался. Наоборот, замер и прислушался к своим ощущениям. Ребра сломаны. Не первый раз. Знаменитый лондонский и оксфордский воздухоплаватель Имре Моравец, исследователь и друг ученых, вырос в бедной семье эмигрантов из Венгрии. Большую часть жизни прожил в Ньюхэмских трущобах, где все вопросы решали ударом кулака. Порой – утяжеленного свинцовым обрезком трубы. Или подковой.
Впервые ему ребра сломали лет в восемь, а потом эта неприятность случалась еще раз двадцать, но ничего. Человек, он из мяса и костей собран. Железо ржавеет, древесина гниет, но кости срастаются, а плоть стягивает свои раны.
Еще вздох добавил сомнений в том, что шевелиться стоит. Ребра-ребрами, но похоже еще что-то. Рука вывернута. Точно, плечевой сустав. Его вправили, но ниже пошел перелом, который подхватили шиной и гипсом.
Стойте, кто-то позаботился?
Самоинспекция прервалась. Имре все-таки открыл глаза.
Он, конечно, пожалел об этом опрометчивом поступке. Но не слишком: едва рассеялась туманная пелена, а предметы перестали двоиться, троиться и складываться в калейдоскопы цветных стекляшек, детские игрушки для богачей, как он сумел разглядеть низкий и закопченный каменный потолок. Откуда-то сбоку рассеивался дневной свет. Маленькое окно с грязной деревянной рамой. На потолке пятна и паутина. Паук набросился на жирную муху. На стене – той, что образует прямой угол с «оконной» – картина. Вроде русских икон, какая-то унылая и постная святошеская рожа.
«Стой, какая икона, я ведь в Новых Землях!»
Там нет никаких русских. И англичан. И даже вездесущих, чтоб им, австрийцев. Вообще нет никаких людей. Меднокожие дикари жили на самой окраине Безвоздушной Зоны, на берегу, где земля омывается вполне приличными океанами, но, если идти вглубь, будет сплошное белое пятно на карте. В реальности – черная дыра. В прямом смысле: громадный вулкан взорвался миллионы лет назад, превратив целый континент в гигантский пончик. Когда Имре заявлял в окраинном трактире «Бизонья шея», что собирается исследовать Новые Земли там, куда еще никто не забирался, «дырку» этого самого пончика, над ним хохотали. Обзывали идиотом. Плевали вслед.
В черной пустоте никаких людей, а рухнул Имре…
«Давайте-ка сначала».
У дикарей, к слову, икон никаких не было. Тотемы, костяные истуканы и прочее.
«Сначала, я сказал».
Головная боль добавила себя в копилку. Сотрясение мозга хуже сломанных ребер: тошнит и звенит в ушах. Имре не слишком хотелось проверять, чего там еще в коллекции – хватало груди и руки, плюс трещащая башка, спасибо-пожалуйста. Но надо. Заодно – еще раз оглядеться.
«Где я».
Вопрос предсказуемый, но важный. Где я. Действительно.