Схожу-ка я замуж!
Шрифт:
— Чепуха! — так же резонно возразил ему Иван Кузьмич. — Сколько бы ночь ни стояла, она теперь всегда будет полночью. А полночь — время детское. Спать нельзя!
Однако усталость и ровный рокот моторов взяли свое, и вскоре пассажиры уснули, хотя, как известно, никто еще не засыпал, когда часы под Новый год бьют двенадцатый раз.
Один только Иван Кузьмич героически боролся со сном. Он смотрел на прикорнувших пассажиров и думал о том, что, наверное, хорошо, что Новый год приходит и уходит с двенадцатым ударом. Так уж повелось, и не надо ничего переделывать. Потому что мимолетный визит Нового года защищает и его самого и всех
— С Новым годом! — словно подтверждая его мысли, произнес командир корабля, который по долгу службы не мог ни поднять бокал, ни уснуть.
— С новым счастьем! — отвечал ему Иван Кузьмич, который страдал бессонницей и не мог спать в самолетах.
КАК СОРВАЛАСЬ РЕВИЗИЯ
То воскресенье запомнилось всем надолго. С утра командированный в лесничество бухгалтер Марамызов, осматривая местность, подошел к колодцу, нагнулся к ведру водицы испить, а после, вытирая губы платочком, ощутил вдруг в боковом кармане зловещую пустоту. Торопливо залез в карман и страшно побледнел: командировочного удостоверения и пятидесяти рублей как не бывало. Судорожно заглянул в колодец и где-то далеко, как показалось, у центра земли увидел кусочек отраженного неба и черную точку — свою голову.
Страшно закричал командированный, замахал руками и схватился за голову. Народу на тот крик набежало отовсюду, и, узнав, в чем дело, стали охать и ахать. Кто-то позвонил в район и, объяснив ситуацию, уговорил приехать пожарных. Раз человек в беде, надо помогать, тем более ответственный человек, приехавший ревизовать, мало ли что он наревизует, ежели у него голова другим будет занята.
Примчались пожарные, трубу резиновую в колодец закинули, включили машину, полилась студеная струя. Все обступили машину, ждут, когда из струи выпадут удостоверение и деньги. Кто-то из бывалых людей шепотом совет командированному дает, дескать, отблагодари парней, они же свое свободное время тратят, отвали им половину пропавших денег. Бухгалтер торопливо машет рукой, дескать, о чем разговор, нашлось бы удостоверение!
Четыре часа гудела пожарная машина, и уставшие пожарные сновали взад и вперед. И все лесничество, позабыв про воскресный отдых, наблюдало за их работой, утешая бухгалтера.
Через четыре часа последняя капля упала на трубы. Колодец, казавшийся бездонным, был пуст. Тотчас же соорудили люльку, и смелый доброволец из лесников-ветеранов спустился на дно с фонарем. А когда его вытащили, он только руками развел — нет там ничего, только голыши. И тут бухгалтер сорвался и закричал, что доброволец утаил его деньги. Все зашумели, стали возмущаться, кто-то из родственников ветерана замахнулся даже на бухгалтера… Оскорбленный доброволец вывернул карманы, из которых выпали старая авторучка и засохший бутерброд.
Пожарные свернули свое имущество и укатили, народ стал медленно расходиться. А бухгалтер со словами: «Нет, я это дело так не оставлю!» — полез в карман брюк, вытащил записную книжку, чтобы внести туда фамилию добровольца для дальнейшего разбирательства в милиции, раскрыл книжку и увидел в ней свое командировочное удостоверение и пятьдесят рублей.
Все замолчали, а командированный бухгалтер зашелся краской, повернулся и быстрыми шагами пошел к конторе. Говорят, что ночью он вышел к шоссе с чемоданом и укатил восвояси.
Ревизия не состоялась.
ПЕЧАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК С ПОРТФЕЛЕМ
На рынке появился немолодой, печального вида человек с большим портфелем. Грустными глазами окинул он обильные дары природы, лежавшие на прилавках, и медленно побрел меж рядов.
Он шел и вглядывался в лица торгующих граждан. Вскоре можно было заметить, что особое внимание вызывали у него женщины в возрасте около семидесяти… Возле стайки таких вот женщин, сидящих перед горами отборных яблок, он и остановился.
— Жена преставилась, — тихо сказал незнакомец, пронзительно глядя на насторожившихся колхозниц. — Девятый день уже пошел… Поминки надо справлять…
Оторвавшись от своих яблок, женщины с сочувствием внимали слабому голосу вдовца.
— А одному-одинешеньку, дорогие бабоньки, ах как трудно… Помогите, женщины, горю!
Колхозницы инстинктивно стали загораживать от незнакомца свою выручку, — а тот, заметив их жесты, горько улыбнулся:
— Не затем я подошел к вам, милые мои, и не супостат я вовсе, а только хотел пригласить вас всех на поминки, как ровесниц моей покойной Аннушки. Думал я, компанию мне составите, а заодно и покажете, как поминки надо справлять, ибо Аннушка моя перед смертью просила меня соблюсти все крестьянские обычаи, а память своей супружницы я свято, бабоньки, чту…
Он смахнул слезу, а женщины возбужденно загалдели:
— Несчастненький… Горе-то какое!..
— Ах, как убивается, сердешный!.. Кто бы по нас так убиваться стал!
— Спасибо, бабоньки… — выдавил незнакомец. — В ресторан приглашаю всех… А по домам на своей машине развезу.
Через несколько часов, когда весь товар был продан, женщины подошли к вдовцу, который терпеливо ожидал, сидя на скрипучем ящике, и уважительно сказали:
— Если вы не передумали, то мы всем миром готовы вам помочь.
— Тогда пошли, — кивнул вдовец, — для вашего сведения: зовут меня Эрнест Опанасович. Рад, что вы не бросили в беде одинокого…
В ресторане, как и положено, было шумно и весело. С эстрады неслась модная песня про лебедя, который не оставил в беде свою подругу и сам погиб. Невольно напрашивались ассоциации, и. Эрнест Опанасович поспешил заказать батарею водки, причем, как видно, по рассеянности, тотчас же убрал пару бутылок в портфель, а на стол выставил пустую посуду.
— Каждой гостье — по восемь самых дорогих блюд, чаевые прямо пропорционально усердию, — приказал он официанту.
— Горемычный… — прошептала сердобольная и самая опытная в ритуальных делах Агриппина Ивановна и, опрокинув рюмку, запела на высоких нотах песню из поминального репертуара.
— Вот-вот! — оживился Эрнест Опанасович и судорожно всхлипнул. Потом вновь по рассеянности сунул в портфель несколько бутылок водки, а на стол поставил батарею пустых чекушек. Хотели было женщины, которые были уже навеселе, посмеяться над ним, да не посмели, учитывая трагичность момента.
Потом, после восьмого блюда, окончательно захмелевшая компания запела нестройными голосами что-то совсем из другого репертуара, но Эрнест Опанасович даже не обиделся, а решил уважить общество шикарным десертом из ананасов, жаренных на французском коньяке, и опять же по рассеянности, захватив портфель, пошел искать официанта.