Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)

Ле Карре Джон

– Что вы имеете в виду? Из-за каких денег?

– Трактуйте это в расширенном смысле. Из-за всего, что могли ему дать мы. А он отдал нам свою любовь. Кстати, я заметил у вас на руке его часы.

– Я просто храню их до его возвращения.

– Вот как? Что ж, спокойной ночи. Или правильнее уже будет сказать, доброе утро? – Он рассмеялся. – Как быстро теряешь чувство времени. – А потом заметил, как будто уже разговаривал сам с собой: – Цирк охотно помогал нам. Очень странно. Хорошо бы выяснить почему.

Лейсер тщательно вытер лезвие ножа. Загрязненное лезвие следовало

немедленно очистить. На старой лодочной станции он поел и выпил из фляжки немного бренди. «После этого, – говорил Холдейн, – придется переходить на подножный корм. Вы не сможете бродить там с банками западной ветчины и с фляжками французского бренди». Он открыл дверь и вышел на причал, чтобы умыться водой из озера.

В темноте вода казалась совершенно ровной и неподвижной. Ее поверхность напоминала гладкую, без единой морщинки кожу, чуть скрытую вуалью плавающего сверху серого тумана. Лейсер мог видеть камыши у противоположного берега. Ветер, который с наступлением рассвета начал стихать, едва шевелил ими, почти не задевая воды. Позади озера виднелись тени невысоких холмов. Он почувствовал себя отдохнувшим и успокоившимся. Но внезапно содрогнулся, вспомнив об убитом юнце.

Он зашвырнул банку из-под консервов и пустую уже фляжку как можно дальше в озеро, и, как только они упали в воду, из камышей лениво вспорхнула цапля. Наклонившись, он поднял с берега плоский камень и пустил его вдоль поверхности воды. Он оставил три «блина», прежде чем пошел ко дну. Кинул еще один, но тот утонул сразу. Вернувшись в сарай лодочной станции, Лейсер взял рюкзак и чемодан. В правой руке он ощущал сильную боль: по всей видимости, она была вызвана тяжестью чемодана. Откуда-то издалека донеслось мычание коров.

Лейсер направился на восток вдоль тропы, проходившей берегом озера. Ему нужно было уйти как можно дальше до восхода солнца.

По пути он миновал, должно быть, с полдюжины деревенек. Ни в одной не проглядывало ни признака жизни и стояла почти полная тишина, потому что здесь не гулял даже самый легкий ветерок. Ему не встречалось никаких дорожных указателей, ни единой мало-мальски новой постройки. Он заметил это как-то совершенно внезапно. Вот откуда бралось ощущение полнейшего покоя. Ничего нового годами, десятилетиями. На деревенских улицах отсутствовали даже фонарные столбы. Не попадалось вывесок баров или магазинов. Здесь царила равнодушная ко всему тишина, что Лейсера вполне устраивало. Он погружался в нее, как человек погружается в ласковые волны моря, ощущая прохладу и спокойствие, нарушаемое посещавшими его то и дело воспоминаниями об убитом мальчишке. Потом он заметил отдельно стоявший фермерский дом. От дороги к нему вела длинная тропа. Лейсер остановился. На полпути к дому кто-то оставил мотоцикл с переброшенным через сиденье старым плащом. Кругом не было ни души.

Из очага слегка потягивало дымком.

– Когда, вы сказали, у них первый выход на связь? – спросил Эвери. Он задавал этот же вопрос совсем недавно.

– По словам Джонсона, в двадцать два двадцать. Но мы начнем сканировать эфир часом раньше.

– А я думал, он будет работать на фиксированной частоте, – пробормотал Леклерк без особого интереса.

– Он может случайно начать не с того кристалла. Такое случается, когда находишься в состоянии стресса.

Так что вполне разумно проверять несколько частот сразу.

– Сейчас он должен быть еще в пути.

– А где Холдейн?

– Спит.

– Не понимаю, как можно спать в такое время? Уже скоро наступит день.

– Не могли бы вы что-то сделать с этой печкой? – спросил Леклерк. – Уверен, она не должна так чадить. – Он замотал головой, словно стряхивая с волос капли воды, и продолжал: – Джон, от Филдена поступило очень интересное донесение. О передвижении войск в районе Будапешта. Вероятно, когда вернетесь в Лондон… – Он осекся, словно потерял нить своих рассуждений, и нахмурился.

– Вы уже упоминали об этом, – мягко сказал Эвери.

– Да, потому что вам просто необходимо ознакомиться с ним.

– С превеликим удовольствием. Звучит интригующе.

– Правда? Мне тоже так показалось.

– Очень интересно.

– А знаете, – Леклерк внезапно сменил тему, как если бы внутри его что-то щелкнуло, – они так пока и не решили вопрос с пенсией для той несчастной женщины.

Он сидел на мотоцикле очень прямо, расставив локти, как делал это за столом. Шум мотора казался ужасающе громким, подменяя собой безмятежную тишину рассвета, эхом отражаясь от холодных холмов и разгоняя в стороны от дороги кур. Плечи у плаща были подшиты кожей, а длинные полы стрекотали о спицы задних колес, когда Лейсер вписывался в очередной поворот проселка. Солнце уже полностью взошло.

Скоро нужно будет поесть. Он сам не понимал, отчего чувствовал такой голод. Вероятно, от напряженных усилий. Да, точно от усилий. Он непременно поест, но только не в ближайшем городке, нет, не в нем. Не в том кафе, куда мог заходить убитый юноша, куда редко заглядывают незнакомцы.

И он мчался вперед. Но голод не унимался. Лейсер почти не мог думать ни о чем другом. Его рука чуть ли не сама собой ослабила нажим на рукоятку газа, он подался вперед, свернул на дорожку, ведущую к какой-то ферме, и остановился.

Дом выглядел очень старой развалюхой, за которой никто не пытался ухаживать. На переднем дворе густо разрослась трава, местами примятая колесами телег. Забор почти полностью отсутствовал. Огородные грядки остались невозделанными, и было понятно, что ждать урожая с них не приходится.

В кухонном оконце мерцал свет. Лейсер постучал в дверь. Его рука все еще слегка вибрировала в такт тряске мотоцикла. Никто не вышел открывать. Он постучал еще раз, и сам стук теперь немного даже напугал его. Ему померещилось, будто он заметил в окне лицо, причем оно было похоже на лицо юного солдата, когда он падал на землю. Хотя это могло быть всего лишь отражением раскачивавшейся ветки дерева.

Лейсер быстрым шагом вернулся к мотоциклу, с ужасом понимая теперь, что его голод был и не голодом вовсе, а чувством бесконечного одиночества. Ему нужно где-то прилечь и отдохнуть. «А ведь я забыл, как это бывает, как воздействует на тебя», – подумалось ему. И он поехал дальше – до ближайшего леса, где лег на землю. Разгоряченное лицо холодили листья папоротника.

Очнулся он уже вечером. В полях все еще было светло, но лес, где он прилег, быстро погружался в сумрак, и в какие-то считаные минуты красные стволы сосен у него на глазах превратились в темные колонны.