Шпионские игры царя Бориса
Шрифт:
Что же до госпожи графини, то теперь ищи-свищи ее! Выпив вторую кружку пива, Власьев подумал, что сейчас готов даже в дом падших женщин пойти. Там дамы хотя бы должны знать, как до деторождения дело не доводить. Связь такая ни к чему не обязывает и, судя по местным нравам, честь посла не уронит. А что до прелюбодеяния… Власьев вспомнил рассказ одного толмача из Посольского приказа о нравах в далеких странах. Оказывается, если у христиан есть посты, то у басурман такой обычай: существует месяц, когда они не могут принимать пищу от рассвета до заката, и насыщаются только ночью. Но то — дома. А оденет воин саблю, отправится в поход и вправе есть хоть в полдень. «А я сейчас словно в походе, — подумал дьяк Казанского дворца. — Быть может, и не согласится со мной батюшка Никодим, коему я исповедуюсь в Москве, да только мне надобно о государевом деле думать, а не на каждую юбку с завистью смотреть. А вот та панна, что танцует с чернявым мужиком по правую руку от скрипача, — очень ведь хороша!».
В общем, совершенно нормальные для любого взрослого, здорового мужчины чувства испытывал московский посол.
Посидел он еще в трактире, подумал и решил: в дом падших женщин не пойдет. Конечно, не первый месяц к женщине не прикасался, но сан посла ко многому обязывает и осторожность не помешает. От скуки он вновь стал наблюдать за танцем.
Разглядывая еще одну из местных красавиц, Афанасий Власьев увидел и сидевшего за ней худющего молодого человека. Тот, не привлекая внимания посетителей, согревался у очага. Чувствовалось, что он очень голоден и сильно замерз. Вид у молодого человека, одетого не по осеннему легко, был жалким. Он ничего не заказал, хозяин трактира, видимо, не выгонял его просто по доброте душевной. Жаль этого черноволосого долговязого парня стало и Власьеву. Знаком он подозвал его к себе. Сказал по-немецки:
— Садись, ешь.
Молодой человек оказался хорошо воспитанным: как ни хотелось ему немедленно сунуть кнедлик в рот, сначала встал, поклонился и произнес по-немецки:
— Благодарю вельможного пана за его милость!
После того, как парень принялся за еду, кнедлики кончились очень быстро. Молодой человек извиняющимся тоном пояснил:
— Не ел два дня.
Афанасий Иванович подумал и неожиданно для самого себя решил: «А, живем один раз!». После чего заказал два супа, еще две порции кнедликов и две кружки пива.
Когда молодой человек насытился, Афанасий спросил у него:
— Как тебя зовут?
— Жан.
— Необычное имя.
— Так я не чех и не немец, я француз.
— Француз! Эк, тебя занесло!
— Мой отец был колбасником в городе Марселе. Он мечтал, чтобы я стал лекарем и много зарабатывал. Но денег у нас было немного, и я поехал учиться в университет, но не в парижскую Сорбонну, а в Прагу, где надо было меньше платить за учебу. А учиться медику ведь все равно надо на латыни, что в Сорбонне, что в Праге. Но доучиться я не успел, отец умер, и денег на учебу больше не было. К тому же я, дурак, влюбился в Агнессу.
— Кто такая?
— Важная персона. Служанка графини Эльзы, родственницы самого императора Рудольфа, — последние слова Жан произнес с придыханием. — Как и графиня Эльза, она вдова.
«Так, Эльза вдова. Значит, не врала, правду мне тогда, на балу, сказала. Очень интересно», — подумал посол.
— Поначалу вдовушка Агнесса была податлива, ну, вы понимаете… И когда в Праге начался мор, я, потеряв голову, вместо того, чтобы отправиться домой, в Марсель, поехал за ней в Пльзень. Увы, оказалось, что Агнесса очень любит подарки. Я истратил на нее последние деньги. За медика меня никто не признает, ведь я проучился лишь немногим более года… деньги кончились… Видно, сгину здесь, в этом Пльзене: у нас в Марселе зимой теплее, и на работу меня тут никто не берет. Хотел записаться в ландскнехты, но оказалось, в отряд редко берут новобранца, совсем не владеющего оружием. Пытался стать писарем, так меня чуть не побили: мол, своих хватает.
— А ты здесь на каком языке мог бы писать?
— Так я к изучению языков вообще очень способен. Могу писать не только по-французски, но и по-испански, научил в Марселе сосед-еврей, который в детстве вынужден был с родителями бежать из Испании. Пишу на латыни, в Праге хорошо выучил немецкий. По-чешски тоже говорю, но не пишу, — закончил Жан извиняющимся тоном.
Услышав, что бывшая любовница Жана — служанка графини Эльзы, Афанасий Власьев уже стал посматривать на него заинтересованно, а когда узнал, на скольких языках пишет молодой француз, сделал очевидный вывод: «Он же сам не понимает, сколь ценен!».
Если раньше Власьев собирался просто дать Жану денег, чтобы тот через служанку свел его с графиней Эльзой, то теперь решил взять его к себе на постоянную службу. Сказал, словно жалея:
— Пропадешь ты тут.
Жан признал очевидное:
— Пропаду.
И вздохнул.
— Жаль мне тебя. Ты хоть знаешь, кто я?
— Не ведаю, да видно вы — человек не бедный. Может, приказчик богатого купца?
Послу Власьеву от таких слов пиво не в то горло попало. Долго кашлял… Жан заботливо хлопал его по спине, как будущих медиков учили действовать в подобных случаях в Пражском университете. Наконец, русский дипломат обрел возможность говорить и гордо отчеканил:
— Я — дворянин и посол московского императора при дворе императора Священной Римской империи германской нации Рудольфа II.
— Московского императора? А это где?
Власьев вновь чуть не поперхнулся пивом, но лишь потому, что кружка была уже пуста.
— На Востоке. Огромная империя императора Бориса куда больше Франции или Германии вместе взятых!
Француз с детской непосредственностью спросил:
— Ваша милость, а коли империя так огромна, почему вы вместо гуся едите кнедлики? Ведь посол такой империи должен быть богат.
Власьев на секунду задумался: не говорить же, что подданных у царя Бориса больше, чем денег в казне?
Не моргнув глазом, посол государя всея Руси пояснил собеседнику:
— Кнедлики очень вкусные. Мне нравятся. А гусятину я могу и у себя на родине есть. Скажи: пойдешь ко мне на службу? Куплю тебе тулуп, чтобы не замерз, будешь сыт, стану выдавать талер в месяц. Хоть не пропадешь у меня.
Жалованье было, по чешским представлениям, ничтожным, но для Руси — немалым. Дело в том, что на Руси, где веками возили дань в Орду, золота и серебра осталось немного и теперь оно ценилось куда больше, чем на Западе. На одну серебряную монету в Москве можно было купить в несколько раз больше товара, чем в Чехии. (Оттого, кстати, и приходилось экономить деньги Власьеву во время заграничной поездки). Так что талер в месяц был приличным заработком в Москве, и весьма небольшим в Пльзене. Но Жану выбирать не приходилось:
— Ваша милость, вы меня спасете! — радостно воскликнул француз.
— Жаль мне тебя стало, сказал же. Только вот, что. Извини, Жан, но имя у тебя какое-то непривычное и больно короткое. Давай ты будешь хотя бы Бажан, а еще лучше Божан, — так запомнить легче.
— Мне все равно.
— А как твоя фамилия? Как-как? Слушай, Божан, так язык сломать можно. В общем, будешь ты отныне Божан Иванов.
— Как скажете, ваша милость. А хотите, я покажу вам город?
— А что тут еще смотреть?