Шпоры на босу ногу
Шрифт:
– Ну вот что, молодцы, хватит шутить, – невозмутимым голосом сказал сержант, опять обращаясь к солдатам. – И ладно, если бы вы шутили с генералом, этой зимой все генералы того стоят. Но причем здесь обычный, совсем не гвардейский сержант?! Который тянет с вами одну лямку, который сам примерно так же, как и вы, попал в это мерзлое дерь… Ладно, чего тут ругаться! Никто же, как нам везде говорят, никто же ни в чем не виноват. Ну да, не виноват. По крайней мере я. Я – это уже точно. А зовут меня Шарль. Шарль Дюваль, – тут он для наглядности ударил себя кулаком в грудь. – А как тебя? – и он указал на кирасира без кирасы.
Кирасир оказался смышленым и сразу ответил:
– Чико, сеньор, Чико! Напполи. Волкано. Везувио! – и для пущей понятности он раздул щеки и зарычал, пытаясь воспроизвести рокот пламени, а после добавил: – Огон!
Сержант согласно кивнул, прекрасно понимая, что над ним насмехаются. Ну что ж, подумал он, тогда любезность за любезность! И, обращаясь ко второму солдату, испанскому конному егерю, Дюваль насмешливо сказал:
– А вот тебя я уже видел. В тот день, когда мы наконец-то ворвались в Сарагосу, ты упал передо мной на колени и принялся вымаливать…
– Неправда! – сердито воскликнул испанец. – Я родом из-под Бургоса!
Приятели солдата засмеялись – ведь он заговорил на вполне сносном французском. Отсмеявшись, солдаты смутились, гадая, как же теперь поведет себя их новый командир. Однако сержант сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и даже более того – он сказал:
– Прошу прощения, я обознался. Как бишь тебя?
– Меня зовут Хосе, – мрачно сказал испанец.
– Хосе! – сержант кивнул. – Прекрасно! Испанцы храбрые ребята, я был там дважды ранен. Зато… – и тут он повернулся к третьему солдату, а это был австрийский гусар, и воскликнул: – Зато как чудно нас встречала Вена! Столики с вином стояли прямо на улицах, женщины дарили нам цветы. Не так ли, Франц?
– Франц, Франц, – согласно закивал простодушный толстяк, приложил к губам флейту, которую он до этого весьма нетерпеливо теребил в руках, и заиграл очень грустный, печальный мотивчик. Австриец нещадно фальшивил, однако мелодия была настолько минорной, что сержанту уже не хотелось говорить солдату что-либо обидное. Он отвернулся…
И увидел худощавого драгуна с густыми пшеничными усами.
– Курт, – сам, не дожидаясь вопроса, представился драгун и добавил: – Бранденбург.
Сержант кивнул. И повернулся к мамелюку. Тот, помолчав, отрывисто сказал:
– Саид, – и больше ничего.
Дюваль нахмурился. Тогда, в битве у Пирамид, армия египтян была рассеяна, и всем казалось, что еще неделя, и генерал Бонапарт двинется дальше, в сказочно богатую Индию. Однако очень скоро…
Да! Все повторяется! Дюваль вздохнул, отвернулся – и только теперь обратил внимание на кучера, серой мышью притихшего на козлах. Тщедушный и веснушчатый, кучер живо напомнил ему детство, мальчишку с соседней улицы, сына рыбной торговки, а звали его… Да! Сержант невольно улыбнулся и сказал:
– Ну а ты, приятель, только по мундиру не француз.
– Я родом из Женевы, господин сержант, – скромно ответил кучер. – Мой папа, аптекарь, нарек меня Гаспаром в честь дедушки, тоже аптекаря.
Ну что ж, подумалось, знакомство состоялась, пора приниматься за дело. Сержант откашлялся и заговорил быть может и не очень складно, но зато достаточно уверенно и веско:
– Итак, повторяю еще раз: кто вместе со мной доставит эту чертову карету туда, куда велено, тот будет отпущен в отставку и уже больше никогда, ни под каким предлогом не станет подвергаться повторному рекрутскому набору. Слово чести! – Дюваль посмотрел на постные лица солдат и на всякий случай добавил: – Есть такое слово. Всем ясно?
Солдаты молчали. Зато…
О, вот оно! Привычное ухо сержанта легко уловило движение. Да, что ни говори, подумал он, как ты ни расхваливай кавалерию, но пехота это всё же есть пехота, и поэтому когда она идет – неспешно, тяжело, бряцая ранцами, – когда седые усачи берут ружья вот так и ухмыляются, а командир командует: «Первый взвод, третий взвод напра… второй взвод, четвертый взвод нале… во! Арш!», а после: «Взять прицел!», а после: «По моей команде!», а после…
Да, вот это действительно музыка! И эта музыка, что интересно, никогда не фальшивит. Подумав так, сержант привстал в седле и глянул поверх крыш – и увидел: и вправду идут. И хорошо идут, как будто не зима, не голод, как будто…
Вот! И тут тоже нужно, подумал сержант, маленько оживить этих молодчиков, потому что просто выйти из колонны – это дело нехитрое, а вот чтобы потом дойти туда, куда нас посылают…
Залп! Еще залп! Пошла стрельба! Сержант резко повернулся к вверенному ему отряду и бодро, даже, может, чересчур, заговорил:
– Ну, вот и началось! Вы слышите?! И этот шум, он, между прочим, ради нас! О нас заботятся! И это, кстати, преотменные стрелки: пятифранковую монету на ребро – и с тридцати шагов навскидку на ходу…
И замолчал. И снова посмотрел на то, как колонна уверенно поднимается на холм. А вот она уже и четко-ловко-быстро разделяется надвое и, не прекращая пальбы…
А пальба – как уголья в хорошем костре! Какое же это все-таки изумительно красивое дело – война! Но, правда, это только в том случае, когда под твоей командой настоящие солдаты. А если это просто всякий сброд, как сегодня, тогда…
И сержант, не додумав, поморщился и повернулся к вверенному ему отряду. Чего и говорить, расклад просто ужасный. Ну да с козырями и слепой сыграет, особенно, если колода крапленая, сердито подумал сержант. А вот если с такими…
А что? А как азарт? Азарт уже разве не в счет?! И сержант сразу приосанился, не глядя указал рукой на холм и начал, очень зычно, говорить такое:
– Вот так! И вот сейчас, вы это слышите, сейчас наши бравые вольтижеры покажут этим наглым варварам царскую мать! Да еще как! Во славу Франции!..
Но тут он замолчал, спохватился, а потом, немного погодив, продолжал уже совсем иным – неуставным, нормальным голосом:
– Да только что вам, если честно сказать, Франция? Да наплевать вам на Францию, на славу Франции, на ее честь, на ее импе… Да! Но вот зато на самого себя никому из вас наплевать не хочется! А сегодня мы как раз и имеем тот случай, когда нужно постараться на себя не наплевать и в то же время выйти из всего этого запутанного дела живым и, по возможности, даже невредимым. Так вот! Тот, кто будет меня во всем слушать, и не отставать, и без надобности не высовываться, и вообще… Вы понимаете! Так вот, только тот и доберется живым и невредимым туда, куда надо. А остальным…