Штабс-ротмистр
Шрифт:
Магия, дремавшая внутри камня и накануне напитанная Энергией из Сосуда, развернулась как выпущенная из тисков пружина. Жёлто-серая нитка с налёту вонзилась в лоб арестанта.
– Больно… Вашу налево…
– Зато не посмеешь больше лгать. Кто, по-твоему, скорей всего бы помог бы Хвостицыну?
– Корнет Беглов и вахмистр Берендеев… – он попытался сжать зубы, но не смог противиться плетению, вскрывшему его мозг с деликатностью ледоруба. – Сашка Прохоров тоже… А-а-а… Выключай шарманку, штабс-ротмистр… Мочи нет!
– Вы забыли сказать «господин штабс-ротмистр». Или «ваше сиятельство
– Ваше сиятельство… Христом Богом…
Виктор Сергеевич убрал амулет. Буранова отпустило. Уходя, он кинул полный ненависти взгляд. Мол, ещё ничего не кончилось. Наверняка такие же настроения у сбежавшего.
Берендеев и Беглов также покинули салон в цепях. Оба признались, что кроме них и Прохорова никто в заговоре не участвовал. Но ликовали, что штурм-прапорщик утёк, очень многие.
С вольноопределяющимся Прохоровым вышло сложнее. Сперва тот не хотел снимать амулеты. Потом выставил защиту, о которую тонкое жёлто-чёрное щупальце просто сломалось. Естественно, всё отрицал.
– Устроим очную ставку с Берендеевым и Бегловым? – разомкнул уста Горчаков.
– Можно. Для трибунала хватит. Но я ещё кое-что попробую.
Примерно разобравшись, как работает плетение амулета, граф отправил к допрашиваемому своё щупальце. Если первое летело по прямой как пуля, это начало мягко ощупывать вязь защитной магии, сначала её рабочую зону – щит от внешнего проникновения, потом основу.
Внутренний кристалл с запасом Энергии вольноопределяющегося был неплох, но уступал графскому. Был на три четверти наполнен и выглядел пульсирующим сердечком чистого огня.
Тышкевич достал оникс, украшенный красной полосой, и сжал в руке, отправив поток Энергии прямо в это сердце. Потом добавил ещё из своих запасов.
Простой и жестокий трюк, если противник не готов от него защищаться. Энергия Святого Источника, неспособная уместиться внутри кристалла у Одарённого, выплёскивается вокруг и сжигает все тонкие магические построения. Плетение ментального щита на миг приобрело необычайную силу, потом разлетелось на куски. Даже вахтенный матрос, стороживший допрашиваемых, болезненно вздрогнул, хоть и был ординаром. Прохоров вообще повалился на пол.
– Теперь отвечай. Ты усыпил охрану у карцера?
– Я…
– Ты ему принёс американскую одежду?
– Я… И Беглов.
– Кто обчистил кассу судна?
– Мы с Берендеевым. Должен же штурм-прапорщик на что-то жить в Америке…
– Вот такие запросы у этой банды, – прокомментировал Виктор Сергеевич. – Представьте, ваше сиятельство, сто двадцать тыщ – это всего лишь «на что-то жить», не роскошествуя.
Заметив, что его экзекутор отвлёкся, вольноопределяющийся прямо из положения лёжа на полу прыгнул в сторону двери, отшвырнув матроса. Граф, несколько истощённый переполнением Сосуда у Прохорова, бросил вслед самое простое плетение – воздушное лассо, охватившее ноги. Штурмовик немедленно грохнулся на палубу.
– Я его взял! – доложил Искров, выкручивая тому руки за спину.
– Если подобным образом дальше пойдёт, под карцер придётся оборудовать половину трюма, – вздохнул князь. – Тышкевич! Потолкуй ещё с штурм-корнетом Лисициным. Только не мучая.
Временный начальник отряда, хоть и побледнел, услышав о допросе с амулетом, но держался стойко. Снял обереги.
– Ваше сиятельство, не затруднит ли вас задать вопросы штурм-корнету? Мне нужно кое-что проверить.
Горчаков удивлённо приподнял седеющую бровь. Это он поручал провести дознание штабс-ротмистру, а не наоборот. Но пенять не стал.
– Известно ли было вам о готовящемся побеге Хвостицына?
Тышкевич тем временем опробовал плетение, наскоро созданное на основе топорного амулетного. Этот штурмовик был ординаром. Во всяком случае, вокруг него не наблюдалось никаких выплесков Энергии.
С крайней осторожностью он прикоснулся к разуму корнета, не защищённого магией. Ощутил колебания чужих чувств. Настороженность. Неприязнь.
– Нет, ваше сиятельство, – говорил штурмовик. – Разговоры ходили о несправедливости, я их пресекал. До самого побега не знал, что троица смутьянов намерена идти до конца. Отстранил их от дежурств, хоть и служба на корабле – чистая видимость. Запретил сход на берег.
– Отчего же сразу не сообщили мне – кто зачинщик?
– Виноват… Тогда я потерял бы командование над отрядом. У нас так: командир – третий после Господа и Государя, вправе казнить и миловать. Но не жаловаться на своих вышестоящему.
Парню не нравилось происходящее. Но он был честен.
– Офицер говорит правду, – вставил Тышкевич.
– Знаю. У меня свои методы. Продолжим. Штурм-корнет, насколько вообще я могу доверять отряду? Готовы ли бойцы исполнять приказы во имя империи или все они следуют лишь своим понятиям о том, что правильно, а что греховно?
Несколько сбивчиво Лисицын рассказал об обстановке в отряде. Откровенно нездоровой. Старшие офицеры возомнили о себе невесть что. Да, готовы положить живот на алтарь Отечества, но только согласно своим, порой диковатым представлениям, чему и когда на том алтаре престало лежать. Верность Государю не ставится под сомнение. Но одновременно взращено неприятие к родовитой элите России. Почему командир отряда или командир взвода, даже с изрядной Одарённостью, если он не дворянин, стоит ниже любого дворянчика, тем более, имеющего графский, маркизский или княжеский титул? Хотя бы завалящего барона из остзейских губерний. Оттого Буранов взвился как ужаленный, когда граф Тышкевич осмелился прервать его при исполнении гимна штурмовиков. Тем паче – перед глазами Львовой. Был бы простец из недворянского сословия – молча посторонился бы, пропуская Горчакова.
– Потому что дворяне столетиями воспитываются в своём назначении служить двору, – снизошёл до объяснения князь. – Военному, пришедшему на службу из городских обывателей, селян или разночинцев, ещё предстоит проявить себя. Коль удалось – даруется служивое, потом и наследуемое дворянство.
– Так много раз говорилось. Но внемлют не все.
– Вы более доверяете бойцам из своего бывшего взвода?
– Так точно, ваше сиятельство. Их лучше знаю.
Князь замолчал, о чём-то напряжённо думая. Лисицын замер в стойке «смирно», ожидая продолжения. Наконец, прозвучала команда: