Штангист: назад в СССР
Шрифт:
— Ты прости. Говорю ж, мозоль больная… Да и… Ребята у меня были все старших возрастов. Выпускаются в этом году. Кто учиться идет, кто в армию. А новой группы ко мне на следующий учебный и не набралось. Некого мне тренировать. В том числе и поэтому я решил с тяжелой атлетикой покончить.
— Знаете, Константин Викторович, — начал я, — атлеты бывшими не бывают. И тренера тоже. Зря вы решили закончить с тренировками.
Физрук снова вздохнул, начал было:
— Так, может если б хоть один записался, я бы и… Ай… ладно. Поехали.
— Может,
Константин Викторович, конечно же, не услышал моих слов. Он привстал, несколько раз топнул лапкой стартера. Когда двигатель Юпитера звонко затарахтел, физрук уселся на седло, прибавив газу, тронулся.
Мы аккуратно покатили по двору, полнящемуся учениками второй смены, выехали на пустое беговое кольцо дорожки, опоясывающее широкий школьный стадион. По нему, под сенью давно зазеленевших каштанов, покатили кругом, к небольшому диковатому парку.
Въехав в парк, мы запрыгали на своих сидениях, когда мотоцикл принялся преодолевать бугристую от древесных корней грунтовку парка.
Внутри парка развернулось большое белостенное сдание районного ДК. По его маленькой площади, выложенной брусчаткой, спешили к школе дети. Перед фасадом, украшенным мозаикой, прятался в тени деревьев памятник Ильичу.
Выскочив из парка, юркий Юпитер застыл на перекрестке, пропуская гужевую повозку из местного совхоза. Потом выехал на главную, вклинился в скромный, на окраине города, поток автомобилей. Погнал между ними по асфальтированной, узковатой улице.
Двигатель мотоцикла весело трещал под Константином Викторовичем. Ветер усилился, когда Юпитер набрал скорость. Поток бил мне в лицо, трепал волосы. Заставлял щуриться.
Физрук обогнал большой самосвал ЗИЛ-130. Легко оставил его белоносую голову позади. Юпитер все набирал и набирал ход, а я чувствовал, как с каждым километром на спидометре, растут в моей душе совсем детские радость и задор, которые дарит скорость. А потом я ощутил, что невольно улыбаюсь. Что я счастлив.
Свой путь мы закончили во дворе двухэтажной многоквартирки. Невысокий дом на два подъезда соседствовал с еще одним, таким же. По другую сторону от домов тянулась линия десятка добротных гаражей из белого кирпича. Сложенные единым массивом, они встретили нас свежевыкрашенными разноцветными воротами.
В самом дворе кипела жизнь: детишки-дошколята играли среди цветущих вишен, старики сидели на лавочках, коротали время за лото и домино. Женщины развешивали душистое белье на сушку.
Константин Викторович погнал мотоцикл к дальнему гаражу, заглушил двигатель под его красными створками. Снял шлем.
— Ну че? Пойдем, возьмешь, — сказал он, слезая, — а потом я тебя домой домчу. Договорились?
— Договорились, — сказал я, улыбаясь.
Я выбрался из коляски. В глаза мне тут же бросился красный четыреста двенадцатый москвич, лежавший под большим кустом сирени, росшим у забора.
Москвич был искорежен: крышу примяло к кузову, лобовое лопнуло, искалеченная рожица смотрела на нас пустыми
— Все никак не сдам его на металл, — сказал Константин Викторович. — Уже второй год лежит.
— На нем вы с папой и попали в аварию, — не спросил, а утвердил я.
— Угу, — вздохнул физрук. — Совсем новый был. Да и черт бы с ним, если б Сережа… Короче, ладно. Потоптали.
Здороваясь с соседями, мы пересекли тенистый, полный низкорослых вишен, ореха и кустов фундука двор, направились в первый подъезд. Там, на втором этаже, и жил Константин Викторович.
Жил он один. Я понял это по убранству его скромной однокомнатной квартиры, которой не помешала бы женская рука. Тем не менее, квартира полнилась кое-чем интересным.
В просторной комнате стояла привычная мебельная стенка во всю левую стену. В ней, на полках и за стеклянными дверьми, я увидел множество лежащих медалей, почетных грамот и писем в рамочках, фотографий с соревнований.
По ним можно было понять, что Константин Викторович Перегудин, как я прочитал на одной из грамот, был мастером спорта по тяжелой атлетике. В молодости брал призовые места на чемпионатах Украинской и Белорусской ССР.
— Нравится? — Хмыкнул он, заметив, что я рассматриваю его грамоты.
— У тебя была неплохая спортивная карьера, дядь Кость, — с улыбкой сказал я.
— Да… была… — Ответил он. — Но, оказалась, что к преподаванию у меня больше душа лежит, чем к гонкам за весами и соревнованиями. Почему-то всегда было мне приятней, когда взращенные этими руками спортсмены берут призовые места.
Старик показал мне грубые, раздавленные тяжестями руки. В глазах его замерцали мечтательные огоньки.
Тогда я понял, что физрук мне соврал. Не устал он от тренерской деятельности. Причина его ухода была, скорее, в конфликте с молодым тренером и руководством спортшколы, чем в усталости.
— Ну ладно, — сказал он вдруг, — пойдем. Я отдам тебе батины вещи.
Тренер повел меня в маленький прихожий коридорчик. Полез в двери кладовой и извлек оттуда большую спортивную сумку.
Объемная и красная, сделанная из кожзама, она несла на себе эмблему и гордое имя спортивного общества «Спартак».
— На вот, — положил он сумку у моих ног. — Не переживай. Она не тяжелая.
— Хочу посмотреть, что внутри, — сказал я.
— Ну… — почему-то замялся мужчина. — Ну, посмотри.
А я, не дожидаясь его ответа, уже опустился к сумке, расстегнул молнию и заглянул внутрь.
— Ого, — улыбнувшись, сказал я удивленно.
Глава 7
Первыми на глаза мне попались штангетки. Красно-черная кожаная обувь с широкими ремешками примостилась справа от красного трико с советским гербом и обычной спортивной одежды. А удивило меня то, что штангетки были просто огромными. Размер, наверное, сорок шестой. А папа Сережа был у меня гигант…