Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле
Шрифт:
Растерянные, потерявшие командование солдаты и матросы ринулись ко дворцу, надеясь сбить редких защитников и укрыться за толстыми каменными стенами. Но злобная фортуна отвернулась и на этот раз, явив вместо вида вздернутой аппетитной попки зияющие пушечные жерла. И пошла гулять картечь, истошным визгом рикошетов заглушая шепот последней надежды. Она и умерла последней, как обычно.
ГЛАВА 9
— Ваше Императорское Величество! В связи с полной своей неспособностью исполнять служебные обязанности прошу об отставке.
Я с удивлением смотрю на Бенкендорфа — что это в голову ударило полковнику? Вчера был весел и восторжен, особенно при рассказах о чудесах, вытворяемых в его гвардейской дивизии с новой кулибинской винтовкой. Иван Петрович таки умудрился довести их производство, вернее переделку из дульнозарядных штуцеров, до трех десятков в неделю. А к концу лета грозился сделать совершенно новые, истребовав под начало Сестрорецкий завод.
— Александр Христофорович, голубчик, ты где в начале мая умудрился белены найти, чтобы ей объесться? Али пил всю ночь? А ну дыхни… Отчего глаза красные?
— Государь! — Голос Бенкендорфа задрожал и натянулся подобно струне. — Плохие новости из Ревеля. Доставлены ночью, но я не решился разбудить… вот… — Оглядывается на приоткрытую дверь кабинета. — Разрешите позвать?
Ну, и что за сюрпризы он мне приготовил?
— Изволь.
Подглядывали в щелку, паразиты. По взмаху руки полковника вошли двое, и, странное ощущение, их обоих я где-то видел. Особенно вот этого батюшку с забинтованной головой и в порванной во многих местах рясе. Второй, совсем молодой человек, поддерживает едва стоящего на ногах священника. И тоже весь изодран, будто в зарослях колючего терновника устроил потасовку со стаей диких кошек. Но умыты, причесаны, новые сапоги сверкают синими искрами… Оно и правильно — одновременно выказывают уважительное отношение к августейшей особе и намекают на перенесенные трудности и бедственное положение.
— Разрешите представить, государь? — Бенкендорф на всякий случай встал между мной и вошедшими. — Начальник штаба штрафного батальона рядовой Тучков и батальонный иерей отец Николай.
Ага, понятно, отчего поп кажется знакомым — сам беседовал в Петропавловской крепости с кандидатом в комиссары. И не подвел ведь, а? Вот что значит правильная пугачевская закваска!
— Я слушаю вас, господа.
З-з-зараза… что за привычка появилась — давить в руке бокалы? На сей раз без порезов, но на будущее все равно нужно будет пользоваться серебряными чарками. Да и вообще… спокойнее надо. Два часа прошло после рассказа о судьбе штрафного батальона, а еще колотит.
— Машке пока не говорите. Она еще не пришла в себя от известия о смерти Александры.
— Марии Федоровне? — полуутвердительно переспрашивает сидящий напротив Тучков. Произведенный в капитаны, он нервно подергивает плечом, отвыкшим от тяжести эполета. Нормальные погоны ввести, что ли?
— Угу, ей. Проклятые австрийцы, не уберегли… — Да, в Вене еще вспомнят тот день, когда умерла моя старшая дочь, выданная замуж за суку эрцгерцога. Вспомнят… и вздрогнут. А я не забуду. — Тебя, полковник, это тоже касается.
Бенкендорф молчит, угрюмо уставившись в одну точку. Наконец с трудом поднимает взгляд:
— Ваше Императорское Величество, я никак не думал, что ларец решат открыть…
— Брось, Александр Христофорович, мы вообще ни о чем и ничем не думали, посылая тот подарок королю Георгу. Сиюминутное решение — возжелалось вот свинью подложить, и все тут! А Сашку жалко, да… Тело, как понимаю, так и не нашли?
— Да где там, государь, — откликается располагающийся по левую руку батюшка. — Там пудов двадцать пороху было. Может, меньше чуток, но…
— Легкая смерть. — Я машинально перекрестился, чего давно не случалось. — Выпьем за помин души. За всех павших.
Отец Николай освобождает глубокую фарфоровую вазу с оранжерейной клубникой, вываливая ягоды прямо на стол.
— Братину, государь? По древнему обычаю?
— Давай.
Встаю. Водка с тихим плеском льется из графина — нынче ее день. Оставим коньяки для размышлений, а игристые вина — праздникам. Сегодня пусть одна горечь хоть немного перебьет другую. Немного.
— Подожди, отче. — Протягиваю пустой стакан. — Это им.
Ставлю на край стола уже на две трети полный. Сверху — кусок ржаного хлеба. Батюшка благословляет братину:
— Прими, государь!
Хороший поп, правильный. В том ночном бою лично командовал штрафниками и моряками, ударившими с тыла по дворцу, где засели английские артиллеристы. В схватке, как говорят, зарубил шестерых, а также успел сделать один залп из захваченных пушек по стрелкам, облегчив положение атакующему засаду Тучкову. Облегчить… из обоих отрядов из Ревеля вырвалось двадцать шесть человек. Могло быть меньше, но три оставшихся в живых унтера из постоянного состава вызвались прикрывать отступление.
— Земля им пухом! — У водки странный привкус, наверное, примешивается кровь из прокушенной губы. — Погибшим — прощение, живым — слава!
Передаю импровизированную братину по кругу.
— Вечная память! — Это отец Николай.
— Вечная память! — эхом повторяет капитан, он же — новый командир штрафного батальона.
— Мы никому этого не забудем! — Бенкендорф молодец, даже сейчас думает наперед.
— Так будет! — Глоток из вернувшейся обратно чаши. — Я очень злопамятный.
Унылая торжественность момента нарушилась часовым, влетевшим в кабинет спиной вперед. Потеряв ружье, он прокатился по скользкому паркету от дверей до камина, безуспешно стараясь остановиться. Докатился, сшиб принесенную корзину с дровами, сел, потрясенно озираясь, да так и остался там сидеть, приняв лихой вид под августейшим взором. Появившийся следом военный министр имел противоположный, какой-то встревоженный вид:
— Ваше Императорское Величество, доставленные сведения требуют немедленного…
— Знаю, Алексей Андреевич, все знаю. Держи.
— Скорблю вместе с вами, Ваше Величество! — Аракчеев принял протянутую вазу, принюхался и с превеликой охотой припал губами к краю. Остановился перевести дух и снова приник.
— Силен… — прошептал отец Николай еле слышно, но с завистью.
Министр перевернул опустевшую братину.
— Слава героям! Только я по другому поводу, государь!
— И опять что-то плохое?