Штрафбаты Гитлера. Живые мертвецы вермахта

Васильченко Андрей Вячеславович

После 8 лет посещения средней школы и 2 лет обучения в сельской школе не получил никакого профессионального образования. В 1933 году без разрешения матери направился путешествовать в Рим, а затем на свой страх и риск эмигрировал в Восточную Африку, где, пребывая в немецкой общине, якобы два года трудился кофейным плантатором. Объехал все окрестности, пытался быть охотником. Некоторое время нищенствовал. Из Танганьики вернулся обратно в немецкий рейх.

Из следующего сообщения уполномоченного начальника охранной полиции и СД по Бельгии и Франции следует, что Ф. уже 29 декабря 1940 года дезертировал из своей части (индекс полевой почты 38 061 D) в незанятую немецкими войсками часть Франции. Позже он выдвигал невероятную версию о том, что был послан туда по служебным делам. Мать Ф. пользуется в районном комитете НСДАП хорошей репутацией. Не удалось установить сведений о прошлом или нынешнем негативном отношении к партии, что могло бы повлиять на дезертирство ее сына или его последующий переход [21] »

21

на сторону СССР. —A.B.

Рожденный в Чехословакии и выросший там «фольксдойче» Штефан Э. явился для гестапо «трудным орешком». Его мотивацию не удалось установить. В 1941 году он был приговорен к 5 годам тюрьмы за «самострел». При этом суд пришел к выводу, что действия Штефана Э. не были продиктованы антигосударственными установками.

Он хотел изобразить свое ранение как акт участников французского Сопротивления, дабы, с одной стороны, заработать признание, с другой стороны, получить отпуск и уладить по возвращении на родину кое-какие семейные дела. Из объявленного 3 октября 1941 года приговора мы узнаем биографию дипломированного коммерсанта Штефана Э. «В Чехословакии он не мог найти себе никакой работы, так как был немцем. В 1927 году он получил первую судимость. В Братиславе он остался должен хозяйке квартиры 220 крон, за что был приговорен к 11 дням ареста. В феврале 1927 он был призван в чехословацкую армию, где прослужил 18 месяцев. После демобилизации в 1928 году он смог устроиться бухгалтером, но был уволен с работы, так как его уличили в растрате 200 крон. За этот проступок он был приговорен к 4 месяцам тюрьмы. После отбытия этого заключения ему не удалось найти подходящего занятия. Поэтому он странствовал с бродячими театральными труппами, в которых он выполнял роль декоратора, подсобного рабочего и расклейщика афиш. В 1931 году он временно устроился на должность второго бухгалтера в фирму «Сименс и Шукерт» (Братислава). Оттуда он был уволен якобы по болезни. После этого он вновь присоединился к актерской труппе, которая странствовала от деревни к деревне, что позволяло ее участникам зарабатывать скудные средства. Так как летом актерский бизнес не приносил особых прибылей, он нередко нанимался батраком к крестьянам. Так как пьесы, в которых он принимал участие, противоречили законам, в 1931 году он вновь оказался в тюрьме… В 1932 году он был приговорен к штрафу в 5 шиллингов [22] за неразрешенное ношение оружия, которое, по его утверждению, было всего лишь театральным реквизитом. 12 сентября 1934 года он был приговорен к 3 месяцам тюрьмы, так как попытался подделать паспорт на имя Отто Бергнера… Весной 1938 находился подсудимый в

22

в данный момент Штефан Э. смог перебраться в Австрию. — A.B.

Вельсе (Австрия), где пытался найти подходящую работу на бирже труда. Но это было маловероятно, так как он был гражданином Чехословакии, у которого не было никаких рекомендаций. По этой причине он подделал рекомендательное письмо, в котором он назвал себя членом НСДАП и ветераном CA. Кроме этого, он указывал, что был осужден за политическую деятельность и якобы именно из-за этого потерял работу в «Сименсе». Далее в письме утверждалось, что подсудимый был рекомендован имперским министром доктором Франком. На основании этого письма подсудимый 1 апреля 1938 года смог устроиться в комендатуру авиационной базы в Вельсе в качестве бухгалтера по начислению заработной платы. При ближайшей проверке документов был обнаружен подлог и 14 апреля 1938 года подсудимый был вновь задержан. Несколько недель спустя он был освобожден из тюрьмы, так как он подпадал под действие амнистии». Подобной справки вполне должно хватить, чтобы сформировать образ этого Штефана Э, который в 1938 году присоединился к Судетско-немец-кой партии (прогитлеровская организация в Чехословакии), а после начала войны пошел добровольцем в Вермахт.

14 февраля 1944 года Штефан Э. первый раз обратился с советской стороны через громкоговорители к своим бывшим сослуживцам из 550-го батальона. Стрелок Вильгельм А. вспоминал об этом: «Поначалу из пропагандистского динамика русских лилась музыка. Когда она закончилась, я услышал: «Внимание! Специально для первой роты 550-го батальона. Это говорит стрелок Штефан Э. В нашем батальоне погибло более 300 человек. Что еще нужно для нашей борьбы? Переходите к русским. Здесь отличная еда! Нас направят для работы на промышленные предприятия, обеспечат сытным пайком и дадут возможность поспать ночью. Нам даже позволят встречаться с женщинами. Первая рота состоит из 11 человек, 9 из которых ищут еду. Как в этих условиях можно наступать? И еще одно, я с удовольствием увидел бы вновь унтер-офицера Шпигеля!» Я не уверен, что дословно воспроизвел его речь. Но содержание я передал очень близко к тексту. Упомянутые Штефаном Э. 11 человек из 1-й роты были абсолютной правдой… Унтер-офицер Шпигель был ранен и с трудом мог выйти к своему отделению из блиндажа. Это был суровый баварский вояка, который любил рубануть в глаза правду-матку».

Рудольф 3., который 8 апреля 1944 года перешел на сторону Красной Армии, был лишь известен тем, что весной 1944 года был приговорен к тюремному заключению за членовредительство. В тюрьме он воспользовался возможностью и пошел в 550-й батальон. Пробыв в батальоне всего две недели, он сбежал. Ротный командир так объяснял поступок Рудольфе 3.: «На деле он оказался ненадежным и трусоватым. Его даже не могли охарактеризовать в роте, в которой он пробыл всего-то ничего».

Но если с осени 1943 года наблюдался рост случаев дезертирства, «предательства», «морального разложения», то эти процессы все равно не достигали того уровня, чтобы поставить под угрозу внутреннее устройство батальона. Это можно доказать примером того, что в соответствующих актах не содержится негативных оценок 500-х батальонов. «Негативные» проявления были присущи всем фронтовым частям. Можно привести несколько примеров. 21 июня 1943 года штаб 3-й танковой армии стал отмечать «признаки разложения» в казачьих частях. А 22 июля 1943 года в документах той же части мы встречаем запись: «Полевая учебная дивизия на одну треть состоит из эльзасцев, жителей Лотарингии и Люксембурга. В их перлюстрированных письмах выявлены тревожные нотки. В многочисленных случаях они исходят не из германофильской позиции, а из необходимости тесной связи с Францией. Они радуются потерям, которые Германия несет в этой войне. Они ликуют по поводу каждого поражения. Во время высадки на Сицилии они в большинстве своем подчеркивают, что наконец-то вскоре закончится война». Похожие опасения звучали и в августе 1943 года: «Эльзасцы, жители Лотарингии и Люксембурга в значительной мере политически ненадежны. Поэтому направление этих частей на фронт является попыткой установить над ними жесткий контроль». Как показывали последующие документы, эта «попытка» закончилась полным крахом. 27 мая 1944 года дезертирство среди «западных» добровольцев достигло поразительных размеров. В документах 9-й армии, к которой в сентябре — октябре 1944 года был приписан 550-й батальон, содержится оценка различных инонациональных частей Вермахта и Ваффен-СС. «1-й и 2-й восточно-мусульманские полки СС, азербайджанские части и 3-й казачий полк, в равной степени, как и 501-й егерский батальон СС в силу изменившейся обстановки на фронте ослаблены настолько, что нет никакой гарантии, будут ли они выполнять отданные приказы».

Искать нечто подобное в 550-м батальоне — пустая трата времени. Единственный «неприятный» инцидент произошел лишь в марте 1943 года. Опишем его предельно подробно, так как этот единичный случай дает интересный материал для размышлений. В частности, он позволяет ответить на вопрос: в какой мере 500-е батальоны были задействованы в антифашистской деятельности.

27 марта 1943 года в журнале боевых действий 83-й пехотной дивизии появилась запись: «В 550-м батальоне бывший осужденный за грабеж застрелил своего командира отделения и трех солдат, а также тяжело ранил несколько человек. Так как убийца скрылся с места преступления, то все полевые комендатуры уведомлены о проверке подозрительных личностей». Тогда преступнику, которым был некий Фриц К., удалось

скрыться. Его поймали уже после войны. В 1951 году за убийство четырех людей он был приговорен к 10 годам тюремного заключения. В документах Вермахта осталось лишь сухое упоминание о прошлом грабеже. Это слишком тусклая характеристика для жизни бывшего деревообделочника Фрица К. Сам он так описал обстоятельства грабежа, который он совершил в оккупированной Франции, будучи солдатом Вермахта: «В январе 1942 года во время увольнительной я и несколько моих сослуживцев шлялись по гостиницам. Мы были довольно сильно выпивши, когда обнаружили, что у нас закончились деньги. Мы располагались в одной из гостиниц Лилля. Так как, кроме нас, в гостинице не было никаких других постояльцев, то решили утащить деньги из кассы. Пока мой приятель держал хозяина гостиницы на мушке пистолета, я вынимал деньги из кассы. Всего там набралось около 35 марок». Когда суд приговорил Фрица К. не к 5 годам тюрьмы (как полагалось за грабеж), а всего лишь к 2 годам, то стало понятно, что 21 — летний юноша даже по представлениям суровых нацистских судей никак не попадал в категорию закоренелых преступников. После того как Фриц отбыл 8 месяцев тюремного заключения, он был направлен в батальоны. В январе 1943 года он должен был проходить «испытание» в 550-м батальоне. При распределении его зачислили в 3-ю роту. По высказыванию одного из солдат, у 3-й роты был самый отвратительный командир, так что попадание в нее уже само по себе было наказанием. Фрицу К. сложнее других удавалось привыкнуть к новой жизни. Он был недоволен плохим питанием, жестоким обращением, считал себя несправедливо осужденным, а потому все команды выполнял неохотно, если вообще выполнял. Фриц К. неохотно общался не только с «уставным персоналом», но и сослуживцами из числа «испытуемых». Он постоянно ходил с грустным выражением лица. Неудивительно, что вскоре он прослыл в батальоне «белой вороной», человеком, который не хотел делать то, что делали другие. Его считали ненадежным солдатом. Его первый командир отделения 26 февраля 1943 года занес в записную книжку: «Не выполняет приказы, постоянно носит теплое пальто, замкнутый, сложно повести за собой». Сослуживцам действия Фрица казались бессмысленными, так как они не могли понять, как можно было так сильно мерзнуть. Во избежание конфликтов Фрица К. перевели в соседнее отделение. Но там проблем у него не убавилось. Новый ротный командир отказывался мириться с выходками «чудака». В то время как остальные воспринимали свою службу как нечто само собой разумеющееся, Фриц считал ее чудовищной. Возможно, военная служба вообще претила ему, как человеку с сильно выраженным чувством собственного достоинства. В любом случае, жизнь в роте он находил невыносимой. 26 марта 1943 года новый командир отделения набросился на него с угрозами. Как говорили очевидцы, «сукин сын», было самым мягким из ругательств, обрушенных на Фрица К. Суть сводилась к тому, что унтер-офицер грозился отослать Фрица туда, откуда он прибыл. Поводом для ругани послужил отказ Фрица направляться на колку дров. Он мотивировал это тем, что была не его очередь. В 1951 году он заявлял, что очень испугался угроз унтер-офицера: «Угрозы ввергли меня в депрессию. Можно сказать, что я был на грани отчаяния. Меня угнетал тот факт, что пришлось бы вернуться в тюрьму или еще больше времени провести в батальоне».

Ночью произошла трагедия, подробности которой полностью не выяснили даже после войны. Когда Фриц К. возвращался из караула в блиндаж, то, по его словам, произошло следующее: «Я смотрел, как командир моего отделения и еще двое или трое человек лежали на кроватях. Меня охватило отчаяние. Когда я увидел командира отделения, то вспомнил, что он сообщил мне. Мне стало как никогда плохо. Я поднял винтовку, прицелился и выстрелил ему в голову. Я сам не знаю, как это произошло. Унтер-офицер после выстрела так и остался лежать на кровати. Я видел, что пуля попала ему в висок. Только теперь до меня дошло, что я совершил. В тот же самый миг я увидел, как с кроватей стали вскакивать мои сослуживцы. Я начал стрелять в них. Я делал это, так как боялся, что они могут схватить меня. Я не могу точно сказать, сколько раз я стрелял в них. Однако я могу припомнить, что в третьего, который лежал на верхнем ярусе, я выстрелил, когда тот попытался спрыгнуть. Неожиданно в блиндаже стало тихо и спокойно. Я должен сказать, что в тот момент я просто потерял голову. Я распахнул дверь и рванулся наружу. В этот момент я увидел, что два солдата намеревались войти в блиндаж. Я отпрыгал обратно к стене. Мне удалось выстрелить первому. Один солдат тут же рухнул. Затем я выстрелил в другого солдата. Я не знал куда бежать — мысли путались. Тогда я метнулся на берег Дюны. Речку покрывал лед, так что мне удалось перебраться на другой берег. Там я заметил большой лес. Я бежал по нему. Как долго, я не помню. Я бежал, пока мог бежать. Затем я упал в густой кустарник, где пролежал до наступления темноты. Весь день я думал, как мне быть дальше. Сначала я задумал направиться домой. Однако позже я понял, что это невозможно. Так как мне негде было спрятаться, то я решил перейти на сторону русских. Когда стемнело, то я выбрался на дорогу и добрался до русской части».

То обстоятельство, что после расстрела сослуживцев Фриц К. вначале безрассудно побежал в глубь немецкого тыла, позволяет предположить, что у него не было проработанного плана бегства. А стало быть, его действия не были умышленными. Правильнее было бы вести речь о совершении преступления в состоянии аффекта. В документах 550-го батальона значилась лишь короткая запись: «Очевидный повод: разногласия с командиром отделения». Но был ли «очевидный повод»? К решительным действиям Фрица подтолкнул страх за свою жизнь, которой в тот момент угрожал унтер-офицер. Командир 3-й роты, в которой служил Фриц К., был обязан сообщить родственникам погибших о происшедшей трагедии. В письмах он ограничился словами: «Причины столь ужасного поступка остались неизвестными. Преступник руководствовался своей кровожадностью». Понятие «кровожадность» скорее выражает беспомощность ротного командира, который не мог подобрать слов. Однако заявлять о «кровожадности» применимо к Фрицу К. было бы нелепо, скорее надо говорить об акте неприкрытого отчаяния в экстремальной ситуации, когда человек полагается лишь на инстинкты. Такие выводы подтверждаются «прощальным письмом», которое в 1951 году Фриц К. написал женщине, с которой за год до своего ареста успел сочетаться браком. Письмо проникнуто осознанием собственной вины и чувством человечности, что, наверное, недоступно кровожадному убийце:

«Моя дорогая Фридель!

Ты часто замечала, что меня что-то гнетет. Это тени прошлого, которые ожили и выдвинули против меня обвинение. Нет никакой надежды, так как данное обвинение вполне справедливо. Теперь я должен поплатиться за 5 минут своей жизни, когда потерял контроль над собой и позволил эмоциям взять верх над разумом. Мне тяжело оттого, что ты будешь страдать. Но, увы, я не смогу тебе помочь, хотя мне очень хотелось бы это сделать. Я благодарен тебе, Фридель, за то добро, что ты сделала для меня. Прости меня, пожалуйста, если я тебя расстроил, но я люблю тебя как собственную маму. Сегодня настал наш час расставания. В утешение я могу тебе сказать лишь одно, так как я понесу заслуженное наказание, то Бог не оставит тебя, и Он вознаградит тебя за любовь, за доброе сердце. Он дарует тебе спокойствие и сделает тебя вновь радостной и счастливой. Дорогая Фридель, не злись, пожалуйста на меня и не обижайся. Ты была самим дорогим, что у меня было в мире, но теперь я должен освободить тебя. Если нам будет суждено встретиться в будущем, то я буду сломанным стариком. Но ты и наш ребенок должны жить счастливо, дабы я не чувствовал себя еще более виновным».

Драматические события утра 27 марта 1943 года были всего лишь одной из человеческих трагедий, вызванных войной. Как видим, переход Фрица К. на советскую сторону не был ни в коей мере связан с его антифашистскими убеждениями. Он не состоял в Сопротивлении. Но все изменилось, когда несколько месяцев в советском плену он участвовал в организации национального комитета «Свободная Германия». Там он говорил, что готов к активной борьбе против фашизма, гак как «понял, что продолжение войны было безумием».