Штрафник из танковой роты
Шрифт:
Теперь нас оставалось семь человек. Князьков выслушал меня с каким-то странным выражением. Я вернулся без пулемета, с винтовкой волжанина и тремя патронами в обойме. Возможно, он мне верил. Я оставил раненого (пусть даже смертельно!) Игоря Волошина и мог оставить без помощи другого раненого. Наверное, я все же накручивал ситуацию. Князьков неожиданно обнял меня за плечи.
— Молодец, что выжил. И фрицам врезал.
— Двоих уделал, — с трудом приходя в себя, сказал я. — Или наповал, или — калеки.
— Эх, Лешка! Играешь со смертью. Не надо было с фрицами
— Не хотели мы стрельбы, — оправдывался я. — Немцы внезапно появились, мы возле крайнего дома стояли. Хотели убежать, а они уже в нас целятся. Пришлось стрелять. Жаль, парень погиб. Так получилось.
— Ладно, иди полежи. Успокойся.
Ребята сидели в шалаше, наскоро срубленным из сосновых веток. Какой шалаш спасет от дождя, который уже падал вместе с мокрыми хлопьями снега! Разожгли небольшой костер, который без конца гас. Мне сунули кружку горячей воды, снова расспрашивали, как все получилось.
— Жалко парня, — сказал механик танкетки.
— Ты бы пошел, тебя бы жалели, — отозвался Иван Войтик.
— Послали — пошел бы.
— Чего тебя посылать? Целую неделю стонешь да царапины ковыряешь. А Лешка молодец. За одного нашего — двоих фрицев уложил.
— Может, и не наповал, — сказал я. — Но врезал крепко. Так и остались лежать.
— Значит, подохнут, — подвел итог Шпень. — Двигайся ближе, Леха, к костру.
Какое-то время лежали молча, прислушиваясь к шуму ветра. Костер почти не горел. Слишком сыро и сверху, и снизу. Жались теснее друг к другу, но всех трясло от холода.
— Это еще ничего, — рассказывал Иван Войтик — Я в лесу однажды застрял. Кабана завалил, а оставлять жалко. Мороз под тридцать, декабрь, ночи длинные. Костер развел и валежник подбрасываю. Мяса поджарил, снегу вскипятил. А два пальца на ноге отморозил. Валенки сырые были, в ручей провалился.
— Шел бы ты со своим мясом! — матюгнулись в ответ. — У тебя там костер, мясо. А тут вода да снег.
— Лейтенант, мы здесь околеем к утру, — подал голос старшина Шуваев. — Надо строить настоящий шалаш или идти дальше.
— Машина была одна? — уточнил Князьков.
Он никак не назвал меня. Просто бросил в темноту вопрос.
— Одна, — ответил я. — На улице мы больше не видели ни одной поблизости.
— Тогда одна и была, — снова подал голос старшина. — Если больше, то ставили бы вместе. Охранять легче. И за Лехой не погнались. Они бы ему гонки устроили, будь их побольше.
— За таким героем себе дороже гоняться, — усмехнулся лейтенант Князьков. — Навалял из пулемета немцев. Те, кто выжил, трясутся небось.
— Или удрали, — дельно заметил Прокофий. — Чего им рисковать зазря? Они ведь не знают, сколько нас. Может, целый батальон прорывается. А если раненые у фрицев имелись, наверняка в лазарет повезли.
Снова замолчали. Я ощупал противогазную сумку со своим нехитрым барахлом. Там же лежала завернутая в полотенце «лимонка». Одну я брал в деревню, но в горячке не догадался ею воспользоваться. Запал лежал отдельно. Я аккуратно ввинтил его. Шпень недовольно буркнул, чтобы я не валял дурака. Или хочу всех за
— Роман Васильевич, — обратился я к лейтенанту. Без звания, неофициально. — У меня есть две «лимонки». К нагану почти двадцать патронов. Винтовка. До сельца три километра, даже меньше. Сорок минут хода. Я вернусь через два часа.
— И чего тебе там понадобилось, — помолчав, ответил Князьков. — Герой-разведчик, так, что ли?
— Подковыривать не надо. Я в герои себя не записываю. Хочу посмотреть, что в деревне творится. Если немцы там, закачу гранату под грузовик.
— Или часовой тебя на штык посадит.
— Это мы еще посмотрим. Да и нет там уже немцев. Прокофий верно рассуждает. Смылись. А возвращаться по такой грязище им ни к чему. Ну, нарвались на них отступающие красноармейцы и дальше ушли.
— Лешка, пожалуй, дело говорит, — снова подал голос старшина Шуваев. — Заснуть — не заснем… И жрать хочется. Только идти надо всем.
— От холода завтра не встанем, — поддержал его Войтик — Раздолбаем этот грузовик. Согреемся хоть.
Двое-трое невесело посмеялись. Смерть вчера, смерть сегодня. И ночью кто-то погибнет, если сцепимся с немцами. Некоторые, их было меньше, предпочитали пересидеть в холоде, но не рисковать. Большинство, обозленные, голодные, не задумываясь о последствиях, были готовы идти в село. Патронов в достатке лишь к наганам и пистолетам, но зато есть гранаты и пулемет с полным диском. Маленький отряд под командой Князькова и Шуваева быстро, почти лихорадочно, готовился к предстоящему бою. Гранаты — тем, кто умеет с ними хорошо обращаться. Мне оставили лишь одну, зато дали семь патронов к винтовке. Теперь будет две полных обоймы.
— Ты из нагана хорошо пуляешь, Леха, — хлопнули меня по плечу. — Ночью лучше нет оружия, чем наганы и гранаты. Уроем гадов фашистских.
Человек не так и часто бывает счастливым. Вот в этот момент я им был. Я затеял этот ночной поход, и все меня поддержали. Но в селе немцев не оказалось. Кому больше повезло, фрицам или нам — не знаю. Скорее всего, местным жителям. Нас встретили хоть и без восторга, но, в общем, радушно. Рассказали, что днем был бой. Строчили из пулеметов, убили одного германца, а второго сильно поранили. И германцы стреляли, убили одного молодого ладного парня. А потом собрались и уехали. А тело парня-красноармейца люди отнесли в дальний конец огорода и завернули в шинель. Завтра похоронят. Мы сходили и убедились, что это астраханец. Завернули поплотней в шинель и вернулись в дом.
Мы пили самогон, ели картошку с салом и грибами. Князьков подкатывался к хозяйской дочке и хвалил меня. И подвыпившие бабы наперебой рассказывали, как германцы торопились. Загрузили говяжью тушу, несколько овец и дотемна укатили, выставив из-под брезента стволы.
Я спал на полу, на сухом сене, поверх которого постелили большое рядно. Тепло, сытно, под боком храпел Прокофий Шпень, о чем-то бубнил с дедом старшина Шуваев. Князьков все крутился вокруг хозяйской дочки. Я в полусне ему завидовал, а потом словно провалился.