Штрафники не кричали «Ура!»
Шрифт:
— А сволочь эта фашистская не задумываясь выстрелила… Эхма!… Жалко командира…
Кармелюк вдруг отвел взгляд от Аникина и, еще раз тяжело вздохнув, покачал головой. И голос его как-то дрогнул и разом потеплел:
— Ишь… Сам не свой был последние дни. Весточку он получил из дома. Из Сталинграда. При эвакуации мать и жену с сынишкой годовалым бомба накрыла. Сам сталинградский был товарищ майор. Сестра ему написала. Она одна выжила из семьи… Как письмо получил, почернел весь, сон потерял… А тут еще контузия эта… Эх, говорил ему — не ходи на переговоры. Фрицы, вишь, запомнили
Кармелюк молчал и курил.
— Товарищ старшина, — тихо произнес Аникин. — Сам не знаю, как вышло…
— «Не знаю»… Учи вас, малолеток. А ведь ты вроде стреляный воробей, а?… Штрафную прошел… — Глазки старшины вновь сверлили его из-под бровей.
Андрей молчал. Шестым чувством он чувствовал, что волна злобы, вдруг вскипевшая на него в старшине, понемногу ушла.
— Да… отмучился, бедняга… — подытожил Кармелюк, обжигая заскорузлые пальцы обугленным кончиком самокрутки. — Мы с майором от Смоленска топали. Из окружения выходили… Эх, двинули. Проводим командира в последний путь…
Из-за опушки вдруг выскочил солдат. Весь какой-то обгорелый, прокоптелый, в изорванной шинели, он что есть силы продирался через осиновые заросли прямо на них. Он будто ничего не видел перед собой. Вырвавшись на свободное место, он словно только увидел старшину и Аникина.
— Немцы, немцы!… — каким-то безумным тоном заголосил он и пустился бежать мимо.
— А ну стой! — Кармелюк ловким ударом своей тяжелой руки уложил бегущего на пожухлую траву. Перехватив из-под мышки свой ППШ, он бесцеремонно ткнул ноздреватым раструбом автомата задыхавшегося беглеца.
— Ты куда, блоха, скачешь? А ну быстро доложить по форме!… — сурово чеканил Кармелюк. В этот миг несколько мощных разрывов один за другим донеслись с той стороны пролеска.
— Нем… цы… танки про… рвали обо… рону… Там пушки наши… Командира… расчета… убило… Ев… Ев… — боец задыхался, грудь его вздымалась и опадала часто-часто. Он никак не мог выговорить фамилию своего убитого командира.
— А ну назад! — старшина за шиворот, как котенка, поднял щуплого бойца.
Все так же держа беглеца за шиворот, старшина выговаривал, при каждом слове встряхивая его, как мешок с картошкой:
— Где ваши позиции? Говори, где пушка?…
— Там, там… — тараторил боец совсем потерянным голосом. — Сразу за осинником — наш расчет. Метрах в двадцати правее, возле оврага — расчет Могилевича. Вот наш и взвод — весь, ядрена корень, как на ладони. Если бы не овражки эти, осинником поросшие, вообще негде поховаться бы было. Степь, ядрена корень, как стол ровная. Ни черта не спрячешься… А эти… — артиллерист, дрожа всем своим худющим телом, спотыкался в речи, захлебывался в собственных словах. Казалось, от перевозбуждения его сейчас удар хватит. Хотя сдохнуть на передовой от сердечного приступа было бы непозволительной роскошью.
— Гады… эти… Танки… прут, как на ладони… Даже не прячутся… «Фердинанды», со стороны колхоза. Я шесть насчитал. Прямой наводкой… По нам… как жахнуло… Евсеева и подающего Халилова — в клочья.
Кажется, после удара старшины он немного пришел в себя. Теперь он говорил более связно, но все время испуганно озирался по сторонам.
— Значит, так, Аникин… — на ходу соображая, выдал Кармелюк. — Мы с тобой — к расчету… А ты… — он снова с силой дернул артиллериста. — Ты беги вот по этой тропинке, потом по траншее. Надо батальон предупредить. Найдешь капитана Тоцкого. Доложишь, что от старшины Кармелюка. Объяснишь обстановку. Скажешь, что нужна помощь… Понял?…
— Да, товарищ…
— Не «да», товарищ артиллерист… Приказ ясен, боец?
— Так точно, товарищ старшина!
— Вперед! И не вздумай свернуть с тропинки!
— Никак нет, товарищ старшина! — уже на бегу кричал безумный солдат.
Старшина обернулся к лежащему на плащ-палатке телу Михайлина.
— Эх, прости, комбат… — стиснув зубы, выговорил он. И тут же рванул напрямик, через осинник. — Не отставай, Аникин!
— Слышь, Аникин, чего это?… — Кармелюк приостановился посреди хитросплетения осиновых веток. — Никак «сорокапятка»?
Андрей, воспользовавшись остановкой, перевел дух и перехватил винтовку из руки в руку.
— Похоже, что так, товарищ старшина, — прислушавшись, ответил он. — Близко садит. Для немецкого «Фердинанда» слишком частит. И выстрел легковат.
— Ишь ты, «легковат»… Я смотрю, Аникин, ты слухач натуральный. Часом, не в консерватории до войны пиликал?… Ладно… Двинули…
III
Легкую противотанковую 45-мм пушку, запросто именуемую в войсках «сорокапяткой», они обнаружили как раз там, где им указал бегун-артиллерист. Здесь, прямо из осиновых зарослей, начинался овраг, постепенно набиравший крутизну и глубину. У начала его, почти невидимая со стороны степи, укрылась за бруствером «сорокапятка». Естественно образовавшуюся стенку умело довели до состояния траншейной. Укрытие сделано настолько удачно, что щитовое прикрытие только-только торчит над оврагом, вместе с орудийным стволом.
Возле «сорокапятки» деловито и быстро орудовал боец. Он был в одной гимнастерке, в нескольких местах оборванной и обгоревшей. На спине пятно ожога обнажало багрово-красную субстанцию живого открытого мяса. Но этот, сновавший возле лафета пушки, словно отлаженный механизм, не замечал ни раны, ни холода. Дальше, метрах в трех ниже по склону оврага, лежал труп. Он был накрыт шинелью, из-под которой выглядывали одетая в сапог нога и развороченный обрубок второй ноги с торчащими обломками костей голени.
Артиллерист справлялся один за всех. Вот он выхватывает из ящика небольшой снаряд. Ящик тут же, под рукой, возле выставленной станины. Ловким, до филигранной четкости отработанным движением снаряд послан в канал ствола. «Клац!» — затвор закрыт. Припав к прицелу, артиллерист несколько секунд затрачивает на наведение. Ствол послушно двигается немного влево, всего в нескольких сантиметрах над краем оврага. «Ба-бах!…» Артиллерист даже не вздрогнул от грохота выстрела.
— Эй, Аникин! — окликнул Кармелюк. Как-то осторожно окликнул, в полшепота.