Штрафники
Шрифт:
Так я попал к бешеной горной речке Пяндж, отделявшей СССР от Афганистана. Из военного самолета, карабкающегося по ущелью через отроги Гималаев, ошалев от мчавшейся под брюхом скалистой красоты, начал бешено щелкать "Зенитом". Этим и начал свою погранэпопею, с которой меня и поздравил в тот же вечер майор, явившийся в крохотный горный отель в городе-кишлаке Хорог.
– Я начальник особого отдела памирского погранотряда, - сообщил он со сдержанным достоинством.
– Кто-то из вас, товарищи писатели, фотографировал запретную зону... Кто именно?
Нас было трое, я и два полузнаменитых поэта. Лица полузнаменитых изобразили
– Проявите! Что тут секрет, отрежьте, остальное, пожалуйста, верните! Секреты - ваши, Гималаи - мои!
С утра лихой пограничный шофер Корень помчал меня из Хорога через все высокогорные перевалы в Мургаб - пупок Памира, под приветствия стариков-таджиков из придорожной чайханы в белых праздничных чалмах. Они кричали Корню на своем языке, и я спросил, о чем кричат?
– Не торопись в ад!
– перевел Корень.
– Старики, понимаете, всякого тут насмотрелись...
Дул раскаленный афганец, срывая красноватый лесс долины. Ущелье стало багровым. Небо едва проглядывало. Пирамидальные тополя трепетали.
– Ничто, товарищ писатель!
– Корень пристегнул к машине верхние боковинки из брезента и желтовато-тусклого плексигласа.
– Афган дует, служба идет...
Ад начался тут же, за Хорогом.
Скала у дороги курилась. По ее зеленому, в серых прожилках базальта, склону оседала черная, как каменный уголь, осыпь. Черный обломок скользнул перед самым радиатором "газика", канул в бездну.
– Ничто, товарищ писатель! У меня на осыпь глаз верный.
Дорога сузилась, обвила скалу кольцом, повиснув над сырым, почти без дна, ущельем. Газик" взлетел круто, как по отвесной стене, виражом, заднее колесо повисло над обрывом, камни шуршат с откоса.
Где- то далеко-далеко пенится Пяндж..
– Вниз не смотрите, товарищ писатель! Это ущелье "Прощай, любовь!" Свадьба грохнулась. Бывает... Ничто, ничто!
– Афган дует, понимаете, а служба ...
На скалистую дорогу, перерезав ее, вышвыривает темные камни широкий пенный поток. Голубая вода слепит белым огнем. Корень произнес весело:
– Высока вода, вьюки подмочим...
На его предупреждение я никак не отреагировал, и он прокричал непонятливому писателю:
– Ноги выше!
Когда машина выбралась, наконец, на сухие камни, оказалось, ее отнесло в сторону почти на метр; вода срывалась с обрыва у самых колес.
– Ничто, товарищ писатель!
Но вскоре и сам заерзал на сиденье, привстал.
– А теперь, Корень, какое "ничто"?
– Автоинспектор!- объяснил он, притормаживая.
Только сейчас я увидел: поперек предельно узкой, в одну колею, дороги растянулся бурый, в облезинах, ишак. Длинные уши его достают до выщербленной взрывом скалы, хвост болтается над пропастью.
"Автоинспектора" пришлось отволакивать в сторону за хвост. Он отнесся к этому спокойно, словно бы не его тащили.
Возле невысокого, в густой пыли тополька Корень вдруг притормозил.
– Все, товарищ писатель! Взгляните последний раз на деревья. Через тридцать метров их как корова языком слизнет...
Мелькнуло последнее скрюченное, прижатое к земле деревцо, и сразу, без перехода, каменный хаос. Точно здесь трудилась гигантская камнедробилка, работавшая века.
И вдруг рванули звуки страшные, "космические", словно на метеор налетели.
Корень крутанул шеей, как летчик в воздушном бою. Камнепад? Лавина? Грохот затих мгновенно.
– Ничто, товарищ писатель!
– Показал рукой на гигантский валун, упавший с вершины. Раскололся валун, не выдержав перепада памирских температур. Треснул, как куриное яичко.
– Планета Марс, товарищ писатель.
– Кто-нибудь живет на планете Марс?
– Замечательные люди живут, товарищ писатель. Точно говорю! В гиблых местах хороших людей завсегда больше. Вот майор Саенкин, восьмой год в Мургабе, где даже мухи дохнут... Неделю назад докладывал по телефону, как двое суток гнался по горной тропе за контрабандистами, - опий несут торгаши из Афгана.. Всякую отраву, - и вдруг смолк на полуслове. В трубке детский плач. Прибежали к нему на квартиру.. Трубка на полу. Командир в глубоком обмороке. Сынишке его пять лет, слезами исходит возле отца.
Другого давно бы перевели вниз, на плоскость. А майор и рапорта не подавал....
– А начальство само... не понимает?
– Начальство? Лошадь, которая везет, на ту и накладывают ... Саенкин, - вдруг вырвалось у Корня с нежностью.
– Он... безответный...
– И оглянулся на писателя, - постиг гость - нет?
Писатель смотрел прямо перед собой - в удивлении и тревоге. Не сразу Корень понял, что тот глядел не на горы, а ... на спидометр. Стрелка спидометра дрожала около цифры "30".
– Не обращайте внимания, товарищ писатель! Это я так на заставе отрегулировал. Чтоб вам было спокойнее...
Зашло солнце, ветер сразу стал жестким, азиатским, с крутящимся снегом. Зажглась звезда, близкая за поворотом.
Небо теперь не голубое, даже не синее. Фиолетовое. Точно на снимках астронавтов из космоса. Еще перевал, и, казалось, откроется черная бездна...
Машина летит по мургабской пустыне как снаряд. В стекла сыплет и сыплет изжелто-красноватый песок...
В результате этой сумасшедшей гонки на краю света и родился мой рассказ "Король Памира" - о "космической" памирской природе, ледяных перевалах - на высоте пять тысяч метров с хвостиком, когда в ушах звон, а во рту сухо, о солончаках и действительно опасных камнепадах. И, конечно, о цветущей на горных высотах равнине известной лишь по школьным учебникам "Афганский коридор", где встречаются сразу три страны - Индия. Пакистан и СССР; и, естественно, о самом солдате-шофере Корне, душевном парне, который мечтал увезти в свою Вологду красавицу Гульнор из приграничного таджикского кишлака. Готов был даже ее украсть, поскольку из того кишлака во все века невест крали в Индию, а она вдруг засмейся: "- Это не морально!"
– В Индию, понимаете, товарищ писатель, морально. А в Вологду неморально!..
"Король Памира" появился в новогоднем номере журнала "Огонек" (№1, 1964 год).
В Москве мне позвонил неведомый доселе генерал, начальник Политуправления погранвойск СССР и сказал, что у них праздник.
– До сих пор о пограничниках писали сухо. Неинтересно, в сотый раз тот же солдат Карацупа и собака Джульбарс, схема. А тут - сама жизнь. Поздравляю!
Насчет "сама жизнь," генерал , на мой взгляд, несколько преувеличил, тем более, что самые жизненные, психологические ситуации так и не прорвались в предельно законопослушный массовый "Огонек", лежавший в СССР во всех парикмахерских...