Штурм Мир Самира
Шрифт:
До самого вечера мы отдыхали, перебираясь из расселины в расселину по мере того, как нас настигало солнце. Хью читал «Собаку Баскервилей», я зубрил грамматику кафирского языка, единственную серьезную книгу в экспедиции, если не считать справочника по альпинизму. (Наша библиотека редела с угрожающей быстротой, так как нашла себе, увы, совсем иное применение.)
«Ноутс он зе Башгали (Кафир) Лэнгвидж» – так назывался труд, составленный в 1901 году полковником Девидсоном с помощью двух кафиров из племени башгали. Помимо теоретической части, книга содержала ряд упражнений. Я тщательно прятал ее от Хью: он весьма
Приобретая грамматику, я собирался втайне заучить побольше кафирских фраз и поразить Хью, когда мы встретимся с народом. Но у нас было столько других дел, что до сего дня книга пребывала на дне одного из бесчисленных тюков. Только сейчас я обнаружил ее в рисе, который купил на рынке в Кабуле.
Прочитав одну тысячу семьсот сорок четыре сентенции и их перевод на английский язык, я получил несколько неожиданное представление о повседневной жизни кафиров-башгали.
– Штал латта вос ба падре у претт ту наштони мрлош... Знаешь, что это такое?..
(Теперь все равно было поздно потрясать Хью своим умением вести непринужденную беседу с местным населением.)
– Что?
– На языке башгали это значит: «Если у тебя давно понос, ты непременно умрешь».
– От этого изречения нам мало толку. – Его гораздо больше занимал Конан-Дойл.
– А вот еще, послушай. Билугх ао на пи: н'па билош. Это значит: «Не пейте много воды, иначе вы не сможете долго путешествовать».
– Не мешай.
Но я продолжал читать вслух, пока Хью, который никак не мог сосредоточиться, не перешел в другую расселину.
Иные дебюты, которыми кафиры-башгали начинали свои беседы, буквально потрясли меня. «Ини аш птул п'мич е манчи мришт вариа'м» – «Я увидел утром труп в поле». «Ту чи се бисс гур бити?» – «Давно у тебя зоб?» Или вот: «Иа джук ной базисна прелом» – «Моя дочь – невеста».
Даже самые обиходные фразы и замечания ошарашивали непривычного человека как обухом по голове. «Ту тотт багло пилтиа» – «Твой отец упал в реку». «И.нон ангур аи; ту та, дутс ангур аи» – «У меня девять пальцев, у тебя – десять»; «Ор манчи айо; бури аиш кутт» – «Пришел карлик, просит еды». На заявление «Иа читт битто ту ярлом» («Я собираюсь убить тебя») следовало отвечать: «Ту билугх ле бидива манчи ассиш („У тебя очень доброе сердце“).
Ветер в этой стране явно отличался небывалой силой. «Дум аллангити атсити и сунди басна бра» – «Налетел порыв ветра и сорвал с меня всю одежду». Природа была суровой и жестокой: «Зхи маре бадист та во айо каккок дамити гва» – «С неба упал стервятник и унес моего ягненка». Видимо, подобные злоключения сделали местных жителей раздражительными: «Ту билук вари валал манчи ассиш» – «Ты человек, который говорит вздор». «Ту каи дуга иа ушпе па вич? Ту па вилом!» – «За что ты пинаешь ногой мою лошадь? Вот я тебя пну!» «Ту иа каи дуга урен вич? Ту иа орен вишиба о ту ярлом» – «Чего ты пихаешься? Если будешь пихаться, я тебя прикончу».
Похоже было, что этих людей не расположишь к себе невинной светской болтовней. «То'ст казхир круи п'пти та чук зхи протс
Но, пожалуй, наибольшее удовольствие доставило мне приложение с ссылками на другие книги, в которых говорится о кафирском языке. Так, отрывок из книги Терентьева (М. А. Терентьев. Россия и Англия в Азии. 1875 год, Калькутта, Английский перевод) воспроизводил «Отче наш» на языке болор (диалекте кафиров сях-пош).
«Это не похоже ни на какие образцы диалектов ваигул или башгали, встреченные мною в других книгах, – озабоченно комментировал полковник Девидсон. – Диакритические знаки полностью отсутствуют».
Впрочем, несколько дальше, в приложении к приложению, лаконично сообщалось, что, после того как было написано вышеозначенное, известный ученый Гриерсон послал экземпляр перевода профессору Кюну в Мюнхене и тот ответил, что это неточная запись молитвы на языке южноафриканских кафров.
Второй раунд
Утром мы поднялись пораньше, чтобы к пяти часам выйти на восточный отрог. Абдул Гхияз напоил нас зеленым чаем, крепким и невкусным.
Мы с Хью были исполнены решимости подняться на гребень отрога, а если удастся, – и на вершину. Теперь эта решимость кажется мне довольно непонятной. Погонщики провожали нас печальными взорами; Абдул Гхияз спросил, как поступить, если мы не вернемся. (Мы чуть не предложили ему возглавить спасательный отряд, но тут же сообразили, что это было бы бестактностью.) Что ему посоветовать? Идти домой? Нас одолевали зловещие предчувствия.
После нескончаемого подъема сквозь хаотические нагромождения черных глыб мы достигли, наконец, морены у подножья ледника. Нескольких минут оказалось достаточно, чтобы убедиться, что идти по неустойчивым черным глыбам все-таки приятнее; и вот мы уже опять прыгаем по качающимся камням. Местами попадались снежные поля, но небольшие, и мы не стали привязывать кошки. Впрочем, снег оказался достаточно твердым. Упав разок-другой и испытав на себе его твердость, мы связались веревкой.
Высота больше пяти тысяч метров. Мы идем по узкому балкону. Над головой вздымается на триста метров отвесная стена – там, наверху, гребень. Вниз на сто пятьдесят метров спадает крутой склон до верхней кромки ледника. Восхитительное место! Под скальным навесом оказался клочок земли, на котором приютились исполинские примулы. А за цветами, в тени, куда не проникало солнце, выстроились ледяные и снежные колонны.
Но вот мы снова под палящими лучами солнца, пересекаем снежник размером с футбольное поле. Ветры и смена температуры спрессовали снег столбиками высотой чуть больше метра. Мы пробивались сквозь этот частокол, обливаясь потом и проклиная все на свете.
Опять балкон. Несколько сложнее первого. Здесь, судя по кучкам помета, обитают туры. За балконом – стенка, по которой бежали струйки талой воды. Правда, стенка казалась не особенно грозной, однако на ней почти не было опор для рук. Немногочисленные выступы были либо завалены вниз, либо заполнены каменной крошкой и слюдой, которую надо было осторожно выгребать, чтобы не порезать пальцы.