Штурм Пика Сталина
Шрифт:
Лавина… Грозный неумолимый враг альпиниста и вместе с тем одно из самых величественных и прекрасных зрелищ в горах.
— Лавина, — повторяет Гетье. — Они идут здесь каждый день. Покойной ночи!
И Гетье, большой, спокойный и медлительный, встаёт и шаркающей, размеренной походкой идёт к своей палатке.
VII.
Жизнь в ледниковом лагере. — Альпинисты и носильщики. — Героическая работа Абалакова, Гетье и Гущина на восточном ребре. — Попытка Цака, Шиянова и Маслова продолжить подготовительную работу.
Чередой бездумных, беззаботных солнечных дней вспоминается мне сейчас то время, которое мы прожили в ледниковом лагере в ожидании приезда Горбунова.
Рано утром нас будит голос старшего Харлампиева:
— Усумбай, чай бар?
Повар Усумбай наливает пиалу чая и ставит её на стол, импровизированный из вьючных ящиков. Харлампиев с чалмой из полотенца на голове и с маленьким зелёным зонтиком вылезает из своей палатки и садится пить чай. Это — единственный мрачный человек в нашем лагере. Со дня гибели Николаева и болезни сына у него разыгралась неврастения, и он не принимает участия в работе. В сущности говоря, ему следовало бы отправиться вниз, в Алтын — Мазар.
Через несколько минут из палаток появляются бородатые фигуры в трусиках. Фигуры выстраиваются на небольшом возвышении возле лагеря. Яркорыжий Абалаков становится перед шеренгой и показывает несколько упражнений: начинается зарядка. Потом мы рассаживаемся на камнях вокруг вьючных ящиков, завтракаем и не спеша, обстоятельно и проникновенно обсуждаем меню сегодняшнего обеда и ужина. В этих делах совершенно непререкаем авторитет хозяйственного Гущина. И когда волнующая проблема — класть в макароны томат или нет — грозит внести непримиримую рознь в наши ряды, он диктаторским тоном разрешает спор. К концу трапезы со стороны маленького моренного озерка, в котором мы умываемся, появляется доктор Маслов. Этот бесконечно добродушный человек обладает свойством всегда торопиться и всегда опаздывать. Объясняется это тем, что все свои дела он делает не в надлежащей последовательности. Пока мы умывались, он, вероятно, готовил этюдник и краски для очередного наброска, а когда мы садились за стол — он пошёл умываться. Приход Маслова даёт крутой поворот нашей беседе.
— Вы уже успели помыться, доктор? — ехидно спрашивает кто-нибудь из нас, и этот дежурный вопрос неизменно вызывает взрыв хохота.
— А вы уже конечно слопали мою порцию? — отвечает Маслов, печально глядя на скромные остатки каши и неполную кружку кофе.
Гок Харлампиев, человек феноменального аппетита, скромно потупляет глаза. Грохот очередной лавины избавляет его от более подробного обсуждения щекотливого вопроса о масловской порции. Все вскакивают и смотрят, как катятся вниз по фирновым кручам пушистые валы снега и как встаёт над ним белое ватное облако.
Потом мы надеваем башмаки и штормовые костюмы, берём кошки и ледорубы и расходимся группами на тренировку. Трудно придумать более удобное место для изучения всех тонкостей альпинизма, чем наш ледниковый лагерь: скалы всех видов и степеней трудности, ледники с трещинами и без трещин, ледопады, сераки, фирн, осыпи, морены — все это сконцентрировано возле нас в огромном количестве и в богатом выборе, до всего — рукой подать.
Лагерь пустеет. Лишь из одной палатки высовываются ноги старшего Харлампиева. Он греет их на солнце, уверяя, что это полезно при расширении вен. Дежурный по кухне вместе с поваром заняты стряпнёй.
Каплан и я тренируемся под руководством Гока Харлампиева. Он быстро оправился от болезни, снова обрёл свой неисчерпаемый запас юмора и весёлое настроение и с любезной готовностью обучает нас премудростям альпинистской техники. Мы почтительно называем его «учитель».
К обеду мы возвращаемся, полные впечатлений. Особенно благодарный материал для бесед и обсуждений дают альпинистиче-ские подвиги Каплана, этого неисправимого горожанина, умудряющегося скользить и падать на самых ровных местах.
Говорят, японцы рекомендуют во время еды много смеяться. Я не знаю, верно ли это, но| мы во всяком случае в полной мере следовали этому рецепту.
Обед подходит к концу. Мечтательное выражение появляется на широкой физиономии Гетье. Он начинает посапывать, и глаза его постепенно утрачивают осмысленность. «Вождя» — так мы называем Гетье — явно клонит ко сну. Не говоря ни слова, он встаёт и направляется к своей палатке. Вслед за ним поднимается и второй её обитатель — Цак, и вскоре до нас доносится мирный храп.
Впрочем, мы все предаёмся отдыху и doice far meinte (приятному досугу), пишем дневники и письма, читаем Пушкина или Маяковского, принимаем солнечные ванны на больших плоских камнях, разбираем вещи, ремонтируем обмундирование, фотографируем.
Завязываются беседы, ведутся рассказы. Они вращаются конечно вокруг альпинизма. Есть области в жизни, обладающие для «посвящённых» неисчерпаемой занимательностью, непреодолимой притягательностью. Заговорите со спортсменом о спорте, с охотником об охоте, и вы почувствуете, что эти люди влюблены в своё дело, влюблены непосредственно и эмоционально.
Горы покоряют всякого, обладающего способностью воспринимать природу. Они оставляют неизгладимый след в человеке, очищают и успокаивают своей величавой красотой, своим могучим ритмом, оздоровляют и укрепляют. Кто раз побывал в горах, тот будет возвращаться туда снова и снова.
Каждый из нас любит альпинизм по-своему. У Гетье и Абалакова первенствует стремление к борьбе, к преодолению трудностей. Маслов смотрит на горы взглядом художника. Наиболее цельно и всесторонне любит горы, пожалуй, Гущин. Он без конца может говорить о своих кавказских восхождениях. Гущин — рабочий, телефонный техник. Его язык прост и не всегда правилен, но рассказ его сочен, интересен, проникнут настоящей поэзией гор,
После ужина, когда стемнеет, центром лагерной жизни становится палатка кинооператора Каплана. К ней стекаются фотолюбители с плёнками и светонепроницаемыми мешками. Каплан составляет таинственные специи — проявительные и закрепительные, — и в красном полумраке палатки кипит работа.
Всходит луна. Величественно и холодно голубеет громада пика Сталина. Лагерь засыпает. Грохот камнепадов нарушает иногда наш сон. Мы поворачиваемся на спину, чтобы ориентироваться, откуда идёт камнепад. И, если он идёт со склона Орджоникидзе, у подножья которого стоят наши палатки, мы прислушиваемся к нему до тех пор, пока стремительный полет камней не осядет в рыхлой осыпи и тяжёлый гул не смолкнет.