Шурочка
Шрифт:
Кивнув Сашиной маме, Савкина родительница подобрала хворостину и погнала сына по поселку. Его ноющий плач слышала вся Правобережная, а потом и Левобережная сторона.
Больше Савва Коровья Лепешка к Сашке не подходил и в играх между Правыми и Левыми не участвовал.
– За что ты его так? – спросила мама, наливая кипяток в лохань.
– Он жульничал, - коротко пояснила Сашка, осматривая локти, которые тоже пострадали при падении.
– Не противно было свежую коровью лепешку в руки брать?
– Не-а.
Мама покачала головой.
– Мам, ну иначе бы я с ним не справилась. А так и жулика наказала, и убежать успела. Будет знать, как с Правыми связываться. Ай, щиплет!
– Терпи, коза.
– Мам, там Манька в сарае зимние припасы сжирает.
– А где же моя хворостина? – нарочито удивленно спросила мама.
– Ой, наверное, придется за ней к Савкиной маме идти. Ей, должно быть, уже не нужна! – засмеялась Сашка, разбрызгивая пенную воду, смывающую грязь и недавние слезы.
– Можно к вам? – На пороге большой комнаты стояла соседка с лукошком яиц.
– Заходи, Степанида, - мама накинула на Сашку большое полотенце, нагретое у печи, и подтолкнула дочь к двери в спальню.
– За молоком пришла?
Сашка, оставляя за собой мокрые следы, на цыпочках побежала к кровати и, запрыгнув на нее, принялась вытираться. Хотя мама и прикрыла дверь, девочка все равно слышала весь разговор.
– Как Васек?
– Плохо. Уже не встает.
Сашка, потянувшись за гребнем, застыла.
– Что доктор говорит?
– Скоро отмучается сынок мой, - вздохнула соседка. – Совсем прозрачный стал.
Сняв с головы полотенце, накрученное тюрбаном, Сашка расправила волосы. Потихоньку, начав с самых кончиков, стала расчесывать.
Жалко Василия. Еще совсем недавно тетя Степа выносила сына в сад полежать на траве. Его кашель, то тихий, то надсадный, доносился в открытые окна веранды, заставляя сердце сжиматься от жалости. Мама не разрешала ходить к соседям, боясь, что худенькая Сашка заразится чахоткой, но девочка сквозь листву видела, что от некогда крепкого Васи остались кожа да кости.
Еще пару лет назад семнадцатилетний Василий запросто мог поднять свою маму, а теперь она носила его на спине, придерживая за руки.
Сашка вздохнула и опять прислушалась к разговору.
– Колбасу все время просит. Помнит ее довоенный вкус. Да где же ее взять?
– В город надо ехать. Там на Куйбышевской в мясной лавке колбасу и сейчас продают. Дорого, правда.
– Да любые деньги, лишь бы сыночек напоследок порадовался. Но на кого я его оставлю?
У Саши защипало в глазах. Ей как-то особенно стало жалко Василия. Он умирает и мечтает о какой-то там колбасе. Странно. Поразмыслив, чего бы она желала, если бы лежала больная, решила, что, пожалуй, о петушке на палочке. Во рту сразу собралась слюна. Закрыв глаза, Саша, словно наяву увидела, как красный петушок, смазанный сверху маслом, чтобы не прилипал к собратьям, блестит призывно на солнце. Он так искусно сделан, что видны его перья, и загнутый клюв, и прозрачный гребешок.
Саша помнила, как на Первомай замирала у столика, на котором были разложены красные, зеленые и желтые леденцы. Петушки, которые выбирали девочки, и пистолеты, которые всегда выбирали мальчики, стесняясь казаться малышами. А еще пятиконечные звезды. Большие и пузатые. Но их Саша не любила. Как не осторожничай, звезда все равно в итоге ломалась, и ее куски падали на землю, отчего Саша расстраивалась. Не то что петушок. Лижи его хоть до палочки – он весь твой. А тут колбаса...
– Я завтра уезжаю в райцентр, на обратном пути заскочу и куплю.
– На сколько уезжаешь? – оживилась соседка.
– В следующий вторник вернусь.
– Нет, боюсь, Вася и до субботы не дотянет...
Проводив соседку, мама вернулась в комнату. Взяла с полочки йод и пробкой от бутылки стала наносить щиплющую жидкость на царапины, отчего на Сашкиной коже оставались желтенькие кружочки. Сашка визжала и брыкалась, но не от боли вовсе, а от переполнявших ее и ищущих выхода чувств. Тут была и любовь к маме, и обида, что она опять оставляет ее одну. Мама не часто уезжала в райцентр, но дорога туда и обратно занимала неделю, и все хозяйство оставалось на девочке. Манька, которую надо было доить, два прожорливых индюка, пес Колчак и сад-огород. С приходом осени добавилась еще и школа.
Конечно, мама оставляла запасы еды, но их было немного, все-таки еще шла война.
– Мама, а не ехать нельзя?
– Нельзя, милая.
Мама лежала рядом, укрытая с Сашей одной простыней. Сентябрь только назывался осенним месяцем, но здесь, на юге, еще продолжалось лето, и ночи были по-прежнему теплыми.
– Запомни, Саша, каждое утро перед школой будешь забегать к тете Нюре, я с ней договорилась. Она будет давать тебе булочку и стакан молока. Манькино не пей, оставь его для Васи, ему нужнее.
– Мама, он умирает?
Мама немного помолчала.
– Да.
– Мне жалко Васю. Он разрешал в их саду груши рвать, а когда на меня напала бродячая собака, спас, посадив на забор. А она ему все штаны порвала. Тетя Степа сильно ругалась.
– Да, он хороший.
– Поповская дочка говорит, что ему уготовано место в раю. Мам, а рай есть?
– Нет, дочка. Нет ни рая, ни ада. Ни ангелов, ни чертей. Ничего нет. Не слушай больше сказки отсталых старух.
– Но поповская дочка не старуха...
– Все равно не слушай.
– Мам, а помнишь, к нам на Пасху поп приходил? Что ты ему такого сказала, что он как ошпаренный убежал?
– Он мне крест показал, а ему партбилет. Но больше не ходи в церковный двор, нехорошо чужое брать.
– Я знаю. Мы сначала в шутку решили чертями одеться и старух напугать, что пришли куличи крестить, а потом так есть захотелось... Это Колька с Семеном яйца и куличи потырили, пока нас бабки полотенцами по спинам стегали.
– Не делай так больше.