Шут при дворе короля
Шрифт:
Он – Крашер XIX. Он – король. У него есть корона, припаянная к черепу. Есть замок, парящий среди туч на антигравитационных лучах. Трон, высеченный из алмазного метеорита, скипетр из позвоночника левиафана. И, самое главное, у короля есть шут. Единственный поданный вот уже три тысячи лет. Прочие слуги либо умерли своей смертью, либо героически погибли, выполняя королевские капризы. Прыгнуть
Роботы сгорали, меняя температуру звезды, то слишком яркой, то слишком тусклой. Бесплотные дворяне, состоящие из электромагнитных полей и похожие на мерцающих призраков, полностью истощились, меняя местами полюсы планеты. Горгульи пали в бесконечных дуэлях на орбите. Один только шут продолжает служить. Верно и преданно.
Шут не может умереть. Мертвые не умирают.
«РТ-1» – реанимированный труп. Так назвал его придворный колдун, пока был жив. 1 – коэффициент развития, согласно справочнику по некротехнологиям означает, что данная модель способна двигаться, мыслить и самовосстанавливаться при необходимости. Будь коэффициент равен двум, то шут мог бы еще танцевать и петь «А капелла». Но Крашера вполне устраивает то, что шут умеет или не умеет.
Шут, король, три тысячи лет. И больше никого на выжженной планете. Армия давно самоуничтожилась, а королеву Крашер никогда не заводил. Ведь королева – существо непременно женского пола, что уже слишком опасно и непредсказуемо.
Шут, король, три тысячи лет. Они никогда не скучают.
– Оторви свою левую руку! – кричит Крашер, щелкая железными клыками.
Шут отрывает.
– Поставь вместо нее зазубренную клешню. Вон ту, в углу валяется.
Шут ставит.
– Сожми свое хозяйство! Левой!
Шут выполняет и это. Бубенчики его шляпы печально звенят.
- Достаточно.
Король доволен. Его глаза пылают радием.
– Знаешь ли ты, за что я люблю тебя?
Ежедневный вопрос. И ежедневный ответ:
– Я мертв. У меня нет чувств и нет желаний. Есть только долг – служить тебе, милорд, до конца времен.
– А после конца?
– Время начнется снова, и я вновь вернусь к тебе. В бесконечном замкнутом цикле.
Крашер хохочет. Корона искрит разрядами, как всегда бывает, когда его высочество возбужден. Шут стоит, не двигаясь, его бледное лицо с черными и блестящими, как обсидиан, глазами лишено хоть каких-то эмоций. Изувеченный пах восстанавливается, мерцая синевой, а оторванная рука слегка шевелит пальцами, валяясь в стороне.
– Вся комедия в том, что живым ты был еще более ничтожным, чем сейчас. Ты был человеком – самым жалким существом во Вселенной. Пучком глупых мыслей и бестолковых мотиваций, смесью бессмысленных надежд и бездарных идей, гроздью слепых мечтаний и неоправданных амбиций… Ты знаешь, что такое человек?
Лицо
– Мне известно лишь, что человечество вымерло и что я больше не имею ничего общего с этим понятием.
– Потому что ты лишился чувств и желаний. Теперь ты чист и имеешь право на свое место в вечности. Ты счастлив?
– Я мертв. Я не могу быть счастливым или несчастным.
– И ты совсем ничего не хочешь? Ничего и никогда?
Зрачки шута сужаются от вспышки королевских глаз. Как раз этот вопрос гремит не впервые. Но странный импульс удерживает слугу от обычного ответа. Искра, секундный, слабенький разряд в мертвом мозгу. Мысль, что в этот раз не может погаснуть бесследно.
– Я… Я…
– Ну-ну, говори же!
– Я хочу знать… кем я был раньше. Как я жил и как я умер.
Крашер ерзает на троне. Дымятся подлокотники, зажатые когтями.
– Ну и ну, что-то новенькое! Ты… Ты хочешь знать, кем ты был? Но зачем?! Прошлое – это пустота, не способная предложить ни будущему, ни настоящему ничего, кроме тьмы и холода канувших веков.
Челюсть шута дрожит, глаза фокусируются на серости за окном. Слова даются с трудом, будто механизм, замкнутый в черепе, дает сбой, заклинивает, с треском рушится. Сжимается в кулак оторванная рука.
– Я не знаю. Просто хочу, мертвые имеют право на память. Так должно быть… Так будет правильно.
Крашер торжествует. Его черное гротескное лицо довольно щерится, вибрирует корона.
– Что ж, кажется, наша игра становится интереснее. До сих пор я забавлялся с твоей органической оболочкой, даже не подозревая, что там еще тлеет душа. И вот она заявляет о себе. И хочет найти смысл. Проявляется болезнь, уничтожившая здесь всех представителей твоего вида. Физические увечья не причиняли тебе боли, но теперь… теперь ты будешь мучиться. Поверь, поиски ответов – это всегда страдания. Зачем тебе это?
Шут молчит. Маска его лица плавится, освобождая призраков боли, спавших в летаргии тридцать веков.
– Ты хорошо служил мне. И мне жаль тебя, верный раб. Я готов благодарить за верность. Для существа, вроде тебя, вечный покой – желаннейшая перспектива. Разве нет? Что бы ты выбрал: молекулярную деструкцию, или ядерную кремацию? Да, мне будет скучно без тебя, но, с другой стороны, тишина и одиночество – лучшие друзья любого мудреца. Пора мне позаботиться об уюте для своих размышлений.
Звякает о пол клешня. Шут подбирает свою руку и прикладывает ее на место.
– Я бы не хотел обретать покой, пока не узнаю кто я и почему я.
– Ты шут. Ты меня развлекаешь.
– А раньше?
– Ты был человеком. Жалким, как и любой другой человечишка.
– А зачем я был?
– Незачем, в этом весь фарс.
Гаснет сияние вокруг приживленной руки, шут осторожно ощупывает ее и проверяет работу суставов:
– Быть может, на мой вопрос ответит другой человек. Живой. Наверняка он поймет меня.