Шутка
Шрифт:
— Хорошо. Пусть будет Мила. Ты с работы?
— Да. Конечно. Молока надо?
— Да. Один живешь?
— Нет. С мамой и с сестрой.
— С мамой и с сестрой, — эхом повторила она. — И соус чили. А сколько тебе лет?
— Двадцать восемь.
«Мы ровесники! Нет, теперь я по паспорту старше на три года. На самом деле мы ровесники. Но это же смешно!»
Она чувствовала себя старше на целую вечность. На ту лавину, обрушившуюся с гор, на Тимкину ненависть, на три ограбленные квартиры, на…
— А тебе? Тебе сколько лет?
— Столько же. То есть
— Нет. Не знаю.
— И ты не был женат? Китайский салат в корзину положи.
— Нет. Не успел.
— А девушки? Были у тебя девушки?
— А разве мужчину об этом спрашивают? — Она заглянула в наивные серые глаза с цветными крапинками. Ах, он…
— Спрашивают. По одной очень важной причине.
— По какой? — Он чуть прищурился и потащил с полки какой-то экзотический фрукт.
— Положи, — тихо сказала она. — Лето сейчас, на рынке купим.
— По крайней мере, не так сразу.
— Что не так сразу?
— Спрашивают не так сразу. Можно, мы сначала будем на «ты»?
— Глебушка, ты чудо.
— Я тоже так думаю. — Он самодовольно пригладил рукой каштановый вихор на макушке.
…Она сама не ожидала, что такое может случиться. Само собой, без всяких предисловий. Они с Глебушкой пришли в ее квартиру, выгрузили пакеты на стол. Он стал выкладывать на поднос нежные, розоватые абрикосы. А у нее вдруг ноги подогнулись. Так захотелось своими губами тронуть его пухлые детские губы. И так сладко что-то оборвалось в груди.
Она отошла к окну, постаралась дышать ровнее и вспомнить, как все это было раньше. А напряженной спиной ждала. В самом деле, чего? Он же только Глебушка. Но подошел, очень осторожно положил руки на ее плечи, погладил чуть-чуть и замер. Она тоже замерла. «Можно?» — ласково спросили его руки. И вдруг какая-то слепая, совершенно бесконтрольная страсть развернула ее и заставила почти наброситься на этого чужого, совершенно незнакомого человека. С поцелуями, с жадностью, которая ночами мучила ее и не давала спокойно заснуть. Ну откуда он взялся здесь? Зачем?
— Т-с-с. Тихо, тихо.
Он снимал ее мокрую футболку так же осторожно и все еще не веря в то, что это может быть так быстро и прямо здесь. В кухне, на столе, между чайником с отколотой ручкой и подносом, полным нежных абрикосов с мятыми спелыми бочками. Они даже не разделись как следует. Какая-то жадная, бешеная спешка, после которой она полчаса ревела в ванной, а он подбирал с пола упавшие абрикосы, отчаянно жалея раздавленную розоватую мякоть. А потом тихонько скребся в дверь ванной:
— Мила. Мила, ну, прости!
Она открыла дверь и спросила только:
— Кого?
— Не надо было на меня так набрасываться, — виновато сказал он. — Я растерялся.
— Да ну? — Она всхлипнула и стала вытирать лицо мокрым полотенцем.
— А что, мне надо было тебя отталкивать и кричать: «Нет, не надо, ни за что!»? Или соседей позвать?
— Замолчи! — Она замахнулась полотенцем. Он послушно подставил щеку:
— Сюда.
Потом, так и не получив удара, развернулся другим боком:
— И сюда. Пожалуйста.
Она прошла мимо, в кухню, оттолкнув его плечом, бросила полотенце на табурет:
— Ладно, иди ужин готовить. — И проворчала: — Все у нас не как у людей.
Глебушка старательно чистил картошку, а она резала овощи в салат, то и дело прикладывая под глаза кружочки свежих огурцов. Чтобы отеки прошли и кожа снова стала гладкой.
— Ну хочешь, я на тебе завтра женюсь? — спросил вдруг Глебушка, сбрасывая в мусорное ведро длинную спираль картофельной кожуры.
— Вот дурак, прости господи! — Мила швырнула на стол ножик. Потом махнула рукой: — Если ты еще раз об этом заговоришь, я тебя застрелю.
— Что, у нас никогда больше этого не будет?! — Глебушка широко распахнул наивные серые глаза, и Мила неожиданно рассмеялась:
— Чучело ты, чучело! И что, интересно, скажет твоя мама?…
…Мама ничего не сказала, потому что ничего так и не узнала. Поздно вечером Глебушка ушел домой, напоследок вымолив себе окончательное прощение. И разрешение прийти завтра, и послезавтра, и… Дальше Мила просто не разрешила ему перечислять все эти «после», когда он собирался торчать в ее квартире и говорить глупости. Потому что говорил Глебушка сущую чепуху. О том, что людям надо помогать, что женятся для того, чтобы иметь детей, что не всем обязательно надо быть богатыми, а добро побеждает зло. Он был неисправимым идеалистом, и Мила с тоской думала о том человеке, который сломает Глебушкину жизнь. Потому что на свете совсем не осталось необитаемых островов, где можно жить счастливо и спокойно, жить своим трудом, никогда не выяснять, где проходит граница между владениями, не красть, не лгать и верить в такую ерунду, как любовь, только потому, что верить во что-то надо.
Между тем он прочно вошел в ее жизнь, радуясь, как ребенок, всему, что происходило вечерами в маленькой однокомнатной квартирке. Тимке она подарила когда-то обеспеченную жизнь и много чего еще, а этот, казалось, не понимал, что и квартира, где они встречаются, чужая, и зарплата его Миле кажется смешной, и что женщина, к которой он приходит вечерами, не такая, как все остальные. Мила же не могла ему признаться в том, что в квартире есть в большом количестве украденные ею вещи, что она нигде не работает и не собирается больше никогда этого делать и что она совсем не та, за кого Глебушка ее принимает.
Для него Мила была сотрудницей туристического агентства, благо что баек о такой работе было много в ее жизни. Глебушка по-прежнему жил с мамой и с сестрой, но все выходные проводил с Милой. Они ходили на пляж, ужинали в дешевых забегаловках, а ночью любили друг друга уже по-настоящему, никуда не торопясь.
— Глебушка? — спрашивала Мила, пригревшись кошкой у его теплого бока и только что не мурлыкая.
— Да?
— Почему ты не женился до сих пор?
— Потому что меня до сих пор никто не оценил.