Шуты и скоморохи всех времен и народов
Шрифт:
Конечно, серьезные люди хорошо понимали, что подобные церемонии только развращали нравы, и потому старались всеми силами воспрепятствовать подобным процессиям и празднествам.
Соборы, папы и епископы рассылали запрещения и предавали анафеме непослушных. Морис де Сюлли, епископ Парижский, в конце XII века и Одон де Сюлли в начале тринадцатого столетия строго запрещали подобные церемонии, но все эти заботы епископов были совершенно напрасны; народ вышел из повиновения и продолжал справлять праздник глупцов со всеми сопровождавшими его неприличными церемониями; так это продолжалось более двухсот пятидесяти лет. В 1444 году богословский факультет в Париже, по словам Мезерея [19] , написал по просьбе епископов письмо ко всем прелатам и ко всем епископам, чтобы прекратить все увеселения подобного рода. В 1435 году декретом Базельского собора запрещались не только празднества глупцов, но
19
Мезерей родился в 1610 году, умер в 1683 году. Он приобрел известность своей «Историей Франции»; это был объемистый труд в трех томах. Хотя Мезерей и считался историографом Людовика XIV, он писал совершенно свободно, так что Кольбер вздумал отомстить ему и отнял от него пенсию в 4000 ливров, которую тот получал от двора.
Светские власти присоединились к духовным и также всеми силами старались искоренить все неприличные процессии и торжества. Так, в 1552 году Дижонский парламент издал циркуляр, в котором строго запрещалось переодевание мужчин в женские платья, ношение масок, а также и все неприличные церемонии: послушникам же угрожало строгое наказание: их отдавали под суд как преступников. Этот циркуляр был прочитан всенародно, и затем несколько сот его экземпляров были расклеены на дверях приходских церквей и на углах улиц.
Соединенными силами духовных и светских властей удалось наконец совершенно искоренить обычай праздника глупцов и тому подобных церемоний. Однако шутовства нельзя было искоренить совершенно; многие протестантские пасторы позволяли себе говорить такие проповеди, которые возбуждали в публике смех. Вообще, пасторы любили жестикулировать, повышать и понижать голос, что выходило у них несколько театрально. Часто эти пасторы для объяснения догматов религии делали такие странные сравнения, что невольно приводили слушателей в сильное недоумение. Правда, некоторые из этих проповедников делали это не из шутовства, но совершенно по неведению, вовсе не имея и в мыслях, что их странные сравнения могут вызвать улыбку на устах их слушателей; также были и такие проповедники, которые умышленно присоединяли шутовство к своим проповедям. М.А. Канель в одной из своих книг, озаглавленной «Исторические исследования относительно шутов французских королей», приводит массу интересных документов по поводу подобных проповедников; из них особенно были замечательны Мишель Мено и Оливье Майяр. Первый из них был из ордена кордельеров [20] ; он родился около 1450 г. и умер в Париже в 1518-м или 1519 году. Его прозвали Лангдор (золотой язык). Оливье Майяр родился в Бретани в 1440 году, умер в 1503-м и был проповедником при дворе Людовика XI. Однажды Майяр, говоря проповедь на сюжет о состоянии души в чистилище, между прочим сказал: «Когда эти души слышат, что за их упокой опускают деньги, которые издают звук тин, тин-тин, то они начинают радоваться и смеются: ха! ха! ха! хи! хи! хи! Мишель Мено, делая в своей проповеди выговор женщинам, что их сборы в церковь бывают уж слишком продолжительны, между прочим, говорил: “Скорее можно очистить конюшню от навоза, в которой стояло сорок четыре лошади, чем женщина окончит свой туалет”».
20
Так называли во Франции монахов ордена св. Франциска, носивших вместо пояса веревку. – Ред.
Наконец, еще Жан Раулен. Он родился в 1443 году и умер в 1514-м. Под конец своей жизни, в 1497 году, он удалился в аббатство Клюни. Он был современником Мено и Майяра и также потешал своих слушателей, рассказывая им об одной вдове, которая хотела выйти замуж за своего слугу и которую священник ее прихода послал спросить совета у колоколов. До свадьбы вдова слышала, как колокола ей говорили: «Возьми твоего слугу, возьми твоего слугу!» А после свадьбы те же колокола ей говорили: «Не бери твоего слугу, не бери!»
Здесь, кстати, упомянем еще о том, что многочисленные изображение фигур глупцов встречаются как на наружных, так и на внутренних стенах многих соборов. Так, в деревне Шампо, находящейся в двенадцати километрах к северо-востоку от Мелуна. в тамошней церкви находится множество изображений крайне странных и между прочими три головы шутов в остроконечных колпаках и с погремушками. Здание этой церкви относится к двенадцатому столетию. Точно так же в одной из парижских церквей, построенной в XV веке, мы видим
Можно безошибочно сказать, что между всеми этими шутами очень мало разницы: все они похожи друг на друга, как те, которые ютились в монастырях или которые жили в замках у вельмож, или, наконец, те, которые как вольные птицы бегали по дорогам в самых странных костюмах и смешили народ; они зарабатывали себе хлеб, переходя из одного города в другой, появляясь на рынках и ярмарках или же стараясь подстеречь какого-нибудь принца или знатного вельможу, чтобы потешить его своими выходками и шутками и за это получить или приглашение на ночлег, или немного денег, чтобы иметь возможность продолжать свой путь. Иногда эти шуты путешествовали целыми партиями в сопровождении музыкантов, которые играли на различных инструментах или рассказывали сказки, тогда как сами шуты выделывали разные фокусы, кривлялись, затевали различные игры и всячески старались потешать народ. Иногда они показывали обезьян, собак и других дрессированных животных; часто эти шуты, собираясь труппами, разыгрывали целые сцены; то они представляли ссору женщин, то изображали пьяных, а иногда давали и драматические пьесы. Так, Жаль в своем «Критическом словаре биографии и истории упоминает о некоторых из этих бродячих шутов, которые часто давали представления в присутствии коронованных лиц, как, например, Карла VI и королевы Анны Бретанской.
Конечно, эти бродячие шуты носили самые разнообразные костюмы, которые, только за исключением некоторых общих атрибутов, мало отличали их от обыкновенных людей; правда, они одевались в самые пестрые лохмотья, как обыкновенно одеваются уличные фигляры. Что же касается тех шутов, которые состояли при особе или коронованного лица, или какого-нибудь вельможи, то для них шили особый «костюм шута», всегда почти одинаковый, хотя тут и была некоторая разница в деталях. В одной небольшой поэме XV века, где каждое сословие выражает свое желание, то и шут, между прочим, говорит: «Я желаю прежде всего такие вещи, которые мне грезятся и день, и ночь: во-первых, я хочу иметь хороший жезл и колпак с большими ушами и такими побрякушками, которые гремели бы на славу; я забуду о всякой тоске и печалях, а буду танцевать на поле и в кустарниках, и у меня будет такой хороший аппетит, что стану опустошать котлы и бутылки и за все это получу последнее сокровище – саван».
Отличительный атрибут каждого шута – это его шутовской жезл (marmotte); это нечто вроде жезла с головой в пестром полосатом колпаке с бубенчиками. Слово «мармот» – это сокращение от «Марии». Кроме того, на голове шута всегда был надет остроконечный колпак с бубенчиками и с длинными ушами; именно этот колпак и составлял характерное отличие шута. На одной из старинных гравюр, взятой из одного немецкого сочинения под заглавием «Schelmenzunft» («Сонмище шутов»), изданной в 1572 году, изображен шут в колпаке, остроконечности которого загнуты одна на правый бок, а другая на левый; на шее у этого шута привешено нечто вроде салфетки, из которой он вынимает маленьких шутов; у этих последних или только одна голова, или один бюст; большой шут сеет их по деревне; такие зародыши шутов вырастают и потом узнают друг друга, как и самого сеятеля, по знаменитому колпаку с той только разницею, что у маленьких остроконечности стоят прямо наподобие ослиных ушей.
Что же касается самого костюма шута, то он состоял из жакетки, вырезанной острыми углами; на эту жакетку надевалась деревянная золоченая шпага, а иногда и раздутый свиной пузырь, наполненный сушеным горохом; такой пузырь привязывался к небольшой палочке. Это именно и есть те подарки, которые Панург преподнес Трибуле, как это рассказывается в III книге, гл. XLV «Пантагрюэля». Панург по своем прибытии дал ему свиной пузырь, который очень громко бренчал, потому что был наполнен сухим горохом, затем вызолоченный кусок дерева, потом черепаховый ягдташ и, наконец, бутылку хорошего бретонского вина в ивовой плетенке и четверик яблок. Трибуле опоясался шпагою, надел ягдташ, взял в руки пузырь, съел часть яблок и выпил все вино. Панург с любопытством посматривал на него и сказал: «Мне еще никогда не доводилось видеть шута и вряд ли удастся видеть такого, который не пил бы вина большими глотками и с особым удовольствием». Следовательно, употребление вина также составляло необходимую принадлежность шутов.
Кроме того, костюмы шутов имели и свои определенные цвета, а именно смесь желтого с зеленым. Эти оба цвета в Средние века не пользовались хорошей славой. На банкрота надевали шапку зеленого цвета; на каторжника, отправляемого на галеры, надевали колпак зеленого цвета. Желтый цвет в Средние века считался символом бесчестия, презрения и низости. Так, например, палач клеймил дом осужденного, совершившего преступление или оскорбление величества, печатью желтого цвета. Затем в 1251 г. Арлский собор постановил, что иудеи должны отличаться каким-нибудь внешним знаком от христиан; тогда Людовик Святой издал указ, чтобы они носили на животе лоскут материи желтого цвета.