Схватка с Оборотнем

Свердлов Андрей Яковлевич

«К тому, — сказал Соколов, — что на Полтавщине уже давно оставлены документы, что этот Харченко был в партизанах и потому неблагонадежен в отношении немецких властей. Таким образом, если наведут справки, ты их человек до мозга костей. А справок в селе они не наведут. Село уничтожено. Одни трубы. Так что с этими документами, да в таком виде, как сейчас, ты можешь ждать красных хоть на лежанке. Легенду, как оказался на Львовщине, сам придумаешь. Мало ли мы партизанских отрядов уничтожили, мало ли народу из них хоронятся по всей Украине! Так что помни: этот документ поможет тебе в любую погоду. Берешь?»

Ткачук молчал.

«Минуту даю, — произнес Соколов, закуривая. — И, кроме того, помни,

что ты в моих руках… Но это на всякий случай… Для острастки. Подумал? Согласен?»

Ткачук поднял голову.

«Ни. Хлопцы найдут — пристрелят. Та и к коммунистам счет у меня великий».

«Ну, если так, — сказал Соколов, — тогда ступай. Но помни!»

Соколов сел в машину, и через секунду «оппель», подняв тучу пыли, скрылся в переулке. А Ткачук шел на явочную квартиру и думал: кто же этот Соколов? Уж не красный ли? Но тогда зачем ему, чтоб Ткачук присылал свой адрес на вымышленную фамилию? Потом разве красный стал бы творить со своими такое… Ведь ничего не было хуже для пленных, чем попасть к полковнику Соколову. От него уходили или в могилу, или в армейскую школу немецкой разведки… Нет, не красный Соколов, но кто же тогда?…

Ткачука охватил страх. Он лежал на тюремной койке, съежившись, обмякнув всем своим огромным телом, и думал: «Полковник всемогущ. Провел, видно, большевиков и на свободе. А на него, Ткачука, конечно, зол. Ведь он после разгрома армии Бандеры скрылся, переменил фамилию, а открытки на Московский главпочтамт не послал…»

Луганов ждал, что на следующем допросе Ткачу к скажет все. И действительно, Ткачук заговорил. В общих чертах он подтвердил то, что рассказывали о его деятельности другие. Но все попытки заставить его дать более подробные сведения о полковнике Соколове ни к чему не приводили.

— Еще немного о Соколове, — сказал Луганов. — Что вы тут туман пускаете, Ткачук? По его приказу вы казнили людей?

Ткачук облизнул губы. Луганов посмотрел в его помертвевшее серое лицо.

— Воды? — спросил он и подал Ткачуку стакан с водой.

Ткачук жадно выпил.

— Вернемся к Соколову. Он в лагере работал от кого? От РОА или от гестапо?

Ткачук пошевелил губами.

— Мабудь от гестапо, — пробормотал он, — а може, и ни. Хтось його знае — от кого? Може, и от вас! Хиба його разобрать! Це сам Сатана, ось шо кажу.

Видя волнение Ткачука, Луганов стал кое-что понимать.

— Да вы не бойтесь, Ткачук. Тут вам Соколов не страшен. Что конкретно делал Соколов в лагере?

Но Ткачук опять умолк, пришлось его увести в камеру.

И опять ночью, лежа на жестком тюфяке, Ткачук вспоминал последние свои дни в рядах националистов. В сорок восьмом стало уж очень плохо. Со всех сторон войска МВД и истребительные отряды из местных комсомольцев теснили и дробили силы «повстанческой армии». Жестокий бой следовал за боем, поражение за поражением; авиация выслеживала дым костров в глухих чащобах, местные коммунисты проводили сквозь непроходимые болота группы чекистов, крестьяне начинали отказывать в продовольствии. В сорок девятом наступил разгром. Связь между разными частями националистов была прекращена, курени их были изолированы один от другого, тогда-то и началось бегство даже самых стойких. К тому же советское правительство заявило, что предоставит амнистию всем добровольно сложившим оружие. Ткачук знал, что у сотенного Яценко есть чистые документы. Ночью поговорил с ним о том о сем, а к утру твердо было решено: бежать. Беглецам пришлось таиться от собственных караулов, шли всю ночь по болоту и лесу; утром были у лесной деревеньки. Долго приглядывались: нет ли солдат. Ночью поползли к хатам. Но выдала собака, и началась стрельба. Ткачук нырнул в кусты и там затаился. На рассвете по стонам обнаружил Яценко.

Тот был ранен в ногу. С километр волок его на себе Ткачук, обходя деревню. Тогда-то и пришла мысль: за что он должен страдать, таская на себе Яценко? Чем заслужил эту долю Яценко, убийца и пьяница? Разве ж Бог будет против него, Ткачука, если он отправит на небо одного из своих бывших дружков? И Ткачук взялся за нож… Потом он вынул из карманов Яценко бумаги. Теперь у Ткачука был советский паспорт, знал он и место, где можно затаиться на время. Недалеко жила его старая знакомка, вдова мельника. К ней и направился Ткачук. У вдовы он прожил два месяца. Из дома выходил только ночью. И ночью же, чисто выбритый, в костюме, оставшемся от мельника, ушел на ближнюю станцию, пообещав вдове выписать ее к себе, как только где-нибудь устроится. Но когда устроился, о ней забыл и вспомнил только теперь, почти через полтора десятка лет.

На следующем допросе Ткачук был задумчив, не реагировал на вопросы, и Луганов, перебирая фотографии, обдумывал, каким образом заставить его заговорить.

— Так и не знаете его? — спросил он, поворачивая к Ткачуку фотографию Дорохова. — Так уж он вам совсем и не известен?

Взглянув, Ткачук дернулся и перекрестился.

— Свят-свят, спаси и помилуй! Да уберите вы, гражданин следователь, цего Сатану!

— Чем он вас так пугает? — удивился Луганов.

— Та шо мене, — пробормотал Ткачук, вытирая рукавом с лица пот, — вин и вас спугае. Тильки побачьте…

— Нас-то он уже не испугает, — сказал Луганов, чувствуя нахлынувшую радость. — Вы, значит, и в этом обличье его узнали?

— Я його — и з рогами и з копытами будь — зараз отличу! — сказал Ткачук. — Спрячь тую хвото, гражданин следователь.

— А сильно изменился Соколов, — спросил Луганов, — или почти тот же, что в лагере?

— Тильки шо поседел, — отворачиваясь, сказал Ткачук. — Та шо вы мене пытаете, гражданин следователь? Мене до нього ниякого дила не мае, и прошу меня його хвото под нос не тикать.

— Ладно, Ткачук, иди. Сегодня ты хорошо нам помог.

— Кому вам? — нахмурился, вставая, Ткачук.

— Следствию, — сказал Луганов.

* * *

В Крайске в это время дела тоже не стояли на месте. В тот самый день, когда Луганов добился наконец от Ткачука ответа на один из самых важных вопросов следствия, Миронов в своем кабинете в Крайском управлении также получил серьезное сообщение.

— По данным райотдела Центрального района, — говорил в трубку голос одного из сотрудников, — Длинный проходил у них по делу о драке семь лет тому назад. Фамилия его Ярцев Ефим Кузьмич, девятнадцатого года рождения. Я, товарищ майор, сразу же навел справки. Оказалось, что Ярцев снимал квартиру у одной старушки на улице Кона. Я предъявил ей ряд фотографий. Она Длинного узнала. Квартиру я осмотрел. Ничего особенного в ней нет. Слесарный инструмент, несколько пустых бутылок. По сообщению хозяйки и по сведениям милиции, последнее время, около трех лет, Ярцев не работал на постоянной работе. Устраивался временно то грузчиком, то шофером, уходил после двух-трех месяцев. Известно, что раньше он довольно крепко выпивал. В последнее время пил редко. Думаю, товарищ майор, с биографией Ярцева надо лучше ознакомиться.

Миронов уже занялся этим. Он распорядился размножить фотографии Длинного и предъявить их в райотделах милиции, в домоуправлениях и на производстве. Это была нелегкая работа — найти в миллионном городе человека по фотографии. И однако кое-что удалось обнаружить. С полученными материалами Миронов поспешил к полковнику. Но тот заговорил первым:

— Андрей Иванович, сведения из Центра. Луганов только что вскрыл прямую связь между Дороховым и Соколовым.

— Подручный?