Схватка за Амур
Шрифт:
Анастасия опиралась на руку мужа. Она была на шестом месяце беременности, переносила ее трудно, но терпеливо, и ежедневные пешие прогулки по окрестным полям и рощам совершались по настоятельному предписанию семейного врача – мэтра Леперрье.
Анри окружал жену нежной заботой, ужасался тому, сколько ей приходится терпеть, а Настенька, как он ее постоянно называл, лишь потаенно улыбалась, вспоминая, как мучительна для нее была беременность Никитой. Начавшаяся в конце первого месяца рвота не отпускала ее ни днем, ни ночью, она невероятно исхудала, передвигалась с трудом, а в огромных глазах, пылавших на бледном до синевы лице, то и дело мутной тенью проскальзывал страх смерти. Спасла ее старуха-знахарка, привезенная Никитой Федоровичем из тайги. Отец узнал о ней от старосты приисковой артели, которого Власьевна (так звали знахарку) выходила, после того как он побывал в лапах медведицы.
Никита Федорович нашел старуху в таежном зимовье и бросился ей в ноги:
– Спаси дочку, ведунья! Золотом осыплю!
Знахарка поджала сморщенные губы:
– Злато-серебро супротив смерти – не помочь.
– Да я за дочушку-кровинушку жизнь свою отдам! – взвыл в отчаянии Никита Федорович.
– Слово молвлено. Слово твердое. Слово бысть Бог! – торжественно произнесла ведунья. И добавила совсем другим, сочувственным, голосом: – Едем, батюшка, едем.
Приехав с Никитой Федоровичем в Красноярск, она первым делом велела увезти Настю на заимку. Там, узнав, где был зачат ребенок, указала сжечь кровать дотла, собрала часть пепла в ладанку, остальным осыпала девушку, уложенную на полок в заранее натопленной бане, что-то пошептала над водой в ковше, опрыскала Настю этой водой и затем попарила. А ладанку повесила девушке на шею.
И Настя быстро пошла на поправку. А Никита Федорович вскоре после рождения внука, названного в честь деда, заболел неизвестной болезнью, которая и свела его в могилу.
Всю эту историю знала одна Анна Васильевна, с которой поделился муж перед кончиной, но она первопричиной зла считала Андре Леграна. По сути, так оно и было, отчего французу и оказали такой уничижительный прием. Однако помнила Анна Васильевна и другие предсмертные слова мужа, который словно предвидел, как обернется дело, но, может быть, просто верил в порядочность побратима. А слова сказал он несложные и очень важные: «Не мешай, Анюта, счастью Настеньки». И, когда дочь попросила благословить ее на брак с Андре и отъезд во Францию, мать сделала это с иконой Богородицы в руках.
Отец Анри, Арман дю Буа, семью сына принял с распростертыми объятиями. Безмерно его обрадовала и новая беременность charmant Anastasi [35] , как он с удовольствием называл русскую невестку. Но счастье его длилось недолго: здоровье, подорванное отчаянием от потери сына – он же считал его погибшим, – уже не восстановилось, и Анри с Анастасией похоронили старого наполеоновского офицера в семейном склепе.
Настенька поначалу удивилась превращению Андре в Анри, или, вернее, наоборот – Анри Дюбуа в Андре Леграна, но муж назвал это коммерческой необходимостью, и она легко приняла такое странноватое объяснение. В конечном счете, для нее было главным постоянно быть рядом с любимым, а какое он носит имя – не столь уж и важно.
35
Очаровательная Анастаси (фр.).
В свою очередь, Анри по возвращении написал письмо маркизу де Лавалье с отказом от службы и, посчитав свою миссию выполненной, с удовольствием занялся нежно любимой женой и обожаемым сыном Никитой, который в свои полтора года уже знал много русских и французских слов, бренчал на фортепьяно и рисовал какие-то каракули. Приходилось уделять внимание и хозяйству имения, что Анри делал весьма неохотно, перекладывая заботы на управляющего Роже Байярда. Он мог бы им вообще не заниматься, поскольку семейство Мясниковых дало за Настенькой немалое приданое, позволяющее жить припеваючи, но Анри альфонсизм считал неприемлемым даже в семейном варианте.
В любом случае, с разведкой он себя больше не связывал, и приезд Лавалье явился для него событием пренеприятным, он даже не пытался это скрывать.
Маркиз, наоборот, излучал аристократическую любезность, выказывая Анри дружеское расположение, называл его по имени и на «ты»; наговорил кучу комплиментов Анастасии; потрепав Никиту по кудрявой головке, сравнил его с ангелом, что вызвало довольную улыбку матери и ироническую усмешку отца. И, видимо, решив, что с церемониями покончено, спросил, улыбаясь во весь свой большой, напоминающий жабий, рот:
– Надеюсь, Анри, по старой дружбе ты пригласишь меня на обед? Я чертовски проголодался, добираясь к тебе от железной дороги. Как вы считаете, мадам?
– Да-да! – воскликнула Анастасия. – Я пойду распоряжусь. Через двадцать минут ждем вас к столу. – И позвала по-русски сына, который увлекся разглядыванием бабочки на цветке: – Никита, иди за мной!
Мальчуган послушно побежал к дому, а маркиз подхватил Анри под руку и увлек в другую сторону, где за большой куртиной жасмина под сенью двух могучих вязов притаилась уютная садовая скамья.
– Насколько я понял, господин капитан, ваша жена совсем даже не Катрин де Ришмон, тем не менее примите мои поздравления: и она, и ваш сын просто очаровательны. – Маркиз уселся на скамью и пригласил Анри последовать его примеру. Но Дюбуа остался стоять.
– Я больше не капитан, и оставьте ваши поздравления при себе, – довольно грубо сказал он.
– Да, да, простите, – засуетился маркиз, сунул руку под плащ и вытащил плоский кожаный футляр. – Вот, примите патент. Вам присвоен чин майора.
Анри машинально взял протянутый лист с висящей внизу сургучной печатью, пробежал глазами текст.
– Если мне не изменяет память, майор – это хозяйственная должность…
– В разведке – это чин, следующий за капитаном, – холодно сказал Лавалье. – А вы нужны разведке. Напряжение в отношениях с Россией растет, года через полтора-два будет война, и мы должны знать, что творится на российском крайнем Востоке.
– Да зачем это нам нужно?! – в сердцах воскликнул Анри. – Что мы там позабыли?!
– Это в интересах Франции. Думаете, великий Лаперуз занимался в тех местах только географией?
– Меня не интересует, чем занимался Лаперуз. – Анри протянул патент обратно. – Главное, этим не хочу заниматься я.
– Оставьте патент себе. – Лавалье встал. – На полгода я даю вам отпуск… по семейным обстоятельствам. А потом, полагаю, вы измените свое решение.
– Не надейтесь!
– Я не очень вас огорчу, если откажусь от обеда? Передайте мои извинения мадам Дюбуа.
– Передам, – буркнул Анри.