Схватка за Рим
Шрифт:
В одной из комнат и сидел, скрестив ноги, старик Исаак, на плетеной циновке, держа в руке длинную палку. Против него стоял маленького роста молодой еще человек, очевидно, также еврей, с некрасивым и очень неприятным лицом.
– Итак, ты видишь, отец Исаак, что моя речь – не пустая речь, мои словам исходят не только из сердца, которое слепо, но и из головы, которая хорошо видит. Вот я принес тебе письма и документы: я назначен смотрителем всех водопроводов Италии и получаю за это ежегодно пятьдесят золотых, да за каждую новую работу сверх того еще по десять золотых. Вот я недавно окончил новый водопровод здесь,
– Иохим, сын Рахили, оставь, говорю тебе, оставь эту мысль.
– Почему? Что можешь ты иметь против меня? Кто среди Израиля может сказать что-нибудь против Иохима?
– Никто. Ты честен, смирен и прилежен, ты прилежно увеличиваешь свое состояние. Но видел ли ты когда-нибудь, чтобы соловей взял в подруги воробья или горная газель – вьючное животное? Они не подходят друг другу. Ну а теперь взгляни сюда и скажи сам: разве ты пара моей Мирьям?
И он отстранил своей палкой шерстяной занавес, закрывавший вход в другую комнату. Там у круглого окна стояла очень молоденькая девушка чудной красоты. Она тихо перебирала пальцами струны арфы и пела, а скорее шептала, глядя на расстилающийся внизу город:
«У рек Вавилонских сидел с плачем род Иуды. Когда же наступит день, когда роду Иуды не придется больше плакать?»
– Взгляни, – тихо сказал старик, – разве она не прекрасна, как роза из садов Сарона, как лань в горах Хирама?
В эту минуту раздались три удара в узкую железную дверь внизу.
– Опять этот гордый светловолосый гот! – с досадой сказал Иохим. – Отец Исаак, уж не он ли – тот благородный олень, который подходит к твоей лани?
– Не говори глупостей, сын мой. Ты ведь знаешь, что молодой гот влюблен в римлянку и не думает о жемчужине Иуды.
– Но, быть может, жемчужина Иуды думает о нем?
– Да, с глубокой благодарностью, как ягненок о сильном пастухе, который вырвал его из пасти волка. Разве ты забыл, как разгромили римляне евреев? Они сожгли нашу синагогу, разграбили наши дома. Целая толпа этих злых людей бросилась преследовать мое бедное дитя, они сорвали покрывало с ее головы и платок с ее плеч. Где был тогда сын Рахили, Иохим, который сопровождал ее? Он очень быстро убежал от опасности, оставив голубку в когтях коршуна.
– Я мирный человек, – сконфуженно ответил Иохим, – моя рука не умеет владеть мечом.
– А Тотила сумел. Он проходил мимо и, увидя эту погоню, быстро, как лев, бросился один в злую толпу с поднятым мечом. Одних он убил, других ранил, остальные в страхе разбежались. Он накинул покрывало на голову моей испуганной дочери, поддержал ее колеблющиеся от страха шаги и привел невредимой к ее старому отцу. Да вознаградит Иегова его долгою жизнью и да благословит все пути его!
– Ну, хорошо. Я теперь ухожу, на этот раз надолго: я еду далеко по важному делу.
– А что? – спросил Исаак.
– Юстиниан, император восточной империи, хочет строить новый храм. Я послал ему планы, и он принял их.
– Как! – вскричал старик. – Ты, Иохим, сын Рахили, будешь служить римлянам? Императору, предшественники которого сожгли священный Сион и разрушили храм Господа? И ты, сын благочестивого Манасии, будешь строить храм
– Что ты призываешь горе, не зная, за что? Разве золото из рук христианина хуже блестит или меньше весит, чем из рук иудея?
– Сын Манасии, нельзя служить Богу и мамоне!
– А ты сам, разве ты не служишь неверным? Разве ты не охраняешь для них ворота этого города?
– Да, – с гордостью сказал старик, – я делаю это и охраняю для них верно, день и ночь, как собака дом хозяина, и, пока старый Исаак жив, ни один враг этого народа не пройдет через эти ворота. Потому что дети Израиля обязаны глубокой благодарностью этому народу и великому королю их, который был также мудр, как Соломон, и храбр, как Давид. Римляне разрушили храм Господа и рассеяли нас по всей земле. Они сожгли и разграбили наши священные города, врывались в наши дома, уводили наших жен и дочерей, издавали против нас суровые законы. И вот пришел великий король с севера и снова отстроил наши синагоги, а когда римляне разрушали их, он заставлял их исправлять собственными руками и на их же деньги. Он обеспечил нам домашний мир, и кто оскорблял израильтянина, должен был нести такое же наказание, как если бы оскорбил христианина. Он оставил нам нашу веру, охранял нашу торговлю, и мы при нем в первый раз со времени разрушения нашего храма отпраздновали пасху в мире и радости. И когда один знатный римлянин похитил мою жену Сару, король Теодорих в тот же день велел отрубить гордую голову и возвратил мне мою жену невредимой. И я вою жизнь буду помнить это и буду служить этому народу верно до смерти.
– Не пришлось бы тебе пожать неблагодарность за эту верность, – сказал Иохим, направляясь к выходу. – Мне кажется, что наступит время, когда я снова приду просить у тебя Мирьям, и, быть может, тогда ты не будешь так горд.
Он ушел, а вслед за тем в комнату вошел Тотила и за ним – Мирьям.
– Вот твоя одежда садовника, – сказала она, подавая готу темный грубый! плащ и широкополую шляпу. – А вот цветы. Ты говорил, что она любит белые нарциссы. Я нарвала их для нее. Они так прекрасно пахнут.
– Благодарю тебя, Мирьям. Ты добрая девушка, – ответил Тотила.
– Благословение Господа да будет над твоей золотистой главой, – сказал старый Исаак, входя в комнату.
– Здравствуй, старик, здравствуй! Какие вы добрые люди! Без вас весь Неаполь знал бы мою тайну. Как мне отблагодарить вас? Но сегодня я уже в последний раз переодеваюсь – я решил открыто просить у отца Валерии ее руку. И тогда мы вместе отблагодарим вас. Она часто расспрашивает меня о тебе, Мирьям, и давно хочет видеть тебя. А теперь прощайте пока. Я ухожу.
И, надвинув на глаза широкополую шляпу, Тотила, в грубом плаще и с корзиной цветов в руках, вышел из комнаты. Старый Исаак снял со стены связку ключей и пошел отворить ему дверь.
Мирьям осталась одна. В комнате было тихо, через открытое окно проскользнул первый серебристый луч луны. Мирьям осмотрелась, потом быстро подошла к белому плащу, который Тотила оставил здесь, и прижалась к нему губами. Затем встала, подошла к окну и долго смотрела на море, на высокие горы и веселый город. Губы ее слегка шевелились, точно в молитве, и чуть слышны были слова: «На реках Вавилонских сидя, плакал род Иуды. Когда же придет день, в который утихнет твое страдание, дочь Сиона?»