Швейцер
Шрифт:
Продавец, конечно, очень хотел сбыть лежалые туфли и разливался соловьем. Джозеф на всех парусах шел к безумной трате, и тогда бережливый доктор стал пребольно щипать его сзади, в результате чего сделка была расстроена.
«На обратном пути, в лодке, — пишет Швейцер, — я прочел ему длинную нотацию о его детском пристрастии к неразумным и дорогим покупкам, но единственным результатом этой лекции было то, что назавтра же он тайком отправился в эту лавку и купил туфли! Почти половину того, что он зарабатывает у нас, Джозеф тратит на костюмы, туфли, галстуки и сахар. Он одевается гораздо элегантнее, чем я».
Вся эта сцена описана с характерным швейцеровским юмором, но последняя фраза поистине уморительна. Можно представить себе,
Впрочем, в этой комической сценке есть серьезный момент (кстати, ведь и бережливость Швейцер считал вполне серьезной добродетелью), к которому Швейцер не раз возвращался впоследствии: он отмечал, что колониальные магазины торгуют всякой нелепой дребеденью и лежалыми товарами, не находящими сбыта нигде, кроме Африки. Это было характерной чертой колониальной политики и, по существу, одной из попыток увеличить невысокие потребности африканцев, всучивая им разнообразные бессмысленные предметы и заставляя их в результате этих трат продавать свою рабочую силу.
Проблема рабочей силы вопреки расхожему мнению оказалась в джунглях до крайности сложной. Здесь не только нельзя было найти даровых рабочих, но и невозможно было найти рабочих вообще. И первое объяснение, которое давали этому явлению белые, сводилось к тому, что африканцы ленивы. Швейцер опровергал это мнение со всей решительностью. Склонности ученого и врожденное чувство справедливости призывали его «заглянуть поглубже в суть проблемы».
«Всякий, кто видел, как обитатели туземной деревни расчищают под банановую плантацию кусок девственного леса, — писал он, — знает, что негры в течение нескольких недель могут работать с полным напряжением сил и с большим энтузиазмом... Что касается меня лично, то могу ли я, положа руку на сердце, сказать, что негры ленивы, после того как пятнадцать негров доставили ко мне тяжелобольного белого и при этом гребли без передышки против течения тридцать шесть часов.
Итак, негр работает хорошо при определенных обстоятельствах, но только тогда, когда этого требуют обстоятельства».
Разгадку проблемы Швейцер видит в том, что габонец из джунглей всегда лишь временный рабочий, потому что «в обмен на небольшое количество работы природа снабдила его всем, что необходимо для поддержания его жизни в деревне». А следовательно, габонцу незачем наниматься на работу, и если он делает это, то временно, при чрезвычайных обстоятельствах: надо выкупить жену или жен, купить красивый материал на платье жене, новый топор, табак, ром или костюм цвета хаки. Потом он возвращается в деревню.
«Негр вовсе не лентяй, — полемически восклицает Швейцер, — но свободный человек...»
Так сын трудолюбивой страны, где обработан каждый клочок земли, где традиции ежедневного труда столь прочно вошли в быт, в кровь, в манеры, в мораль, приходит к пониманию психологии своих пациентов.
Трудолюбие и постоянный труд — это далеко не единственная традиция и единственный уклад жизни, существующий на земле, говорит Швейцер, подойдите к африканцу с более широкими взглядами. Впрочем, когда доходило до практического использования этого открытия в пятидесятиградусную жару, при страшном переутомлении, наплыве страдающих пациентов и нехватке всего, что только может понадобиться для работы, Швейцер, увы, не всегда умел оставаться на уровне своих рассуждений. Сказывалось переутомление, тягостное чувство ответственности...
Что же до попыток колониальной администрации принудить африканцев к работе посредством расширения их потребностей или насилия, то Швейцер описывает эти эксперименты довольно презрительно. Торговцы предлагали африканцу товары — полезные, бесполезные и вредные (алкоголь).
«Полезные никогда не потребуют того, чтобы он работал достаточно много. Бесполезные и ром действенней. Только посмотрите,
По мнению Швейцера, увеличение нужд дает немного, потому что африканец станет настоящим работником для промышленности только тогда, когда перестанет быть свободным человеком. Трагизм африканских проблем Швейцер видел в том, что задачи колонизации и цивилизации не совпадали, более того, являлись антагонистичными.Цивилизация, согласно мнению Швейцера, впервые высказанному им уже тогда, в первый год пребывания в Африке, требовала, чтобы африканцы оставались в деревнях, чтобы они обучились промыслам, научились разводить плантации, выращивать кофе и какао, строить дома. Цели колонизации несколько иные: «Ее пароль — „производство“, и требования ее сводятся к тому, чтобы капитал, вложенный в колонии, приносил прибыль, а метрополия в результате этих связей удовлетворяла бы свои нужды».
«Невозможно согласиться, — пишет Швейцер, — что колония процветает, если в ней... количество местного населения убывает год за годом. Поддержание местного населения должно быть первой целью всякой здравой колониальной политики».
Рассуждение как будто разумное. Тем не менее лучше оставить в покое социологические опыты Швейцера, ибо ничто в его деятельности и сочинениях не вызывало такой бури протестов во все периоды и со всех флангов, как эти его скромные практические соображения по африканским проблемам.
Обратимся поэтому лучше к его больнице. Она переживала свои немалые трудности. Поскольку популярность его росла, росло и количество больных, прибывающих в Ламбарене. К исходу первых девяти месяцев Швейцер отметил, что в клинике его побывало уже две тысячи пациентов. Но увеличение числа больных требовало нового строительства, а строить было некому. На стройке у Швейцера работали наемные рабочие, выздоравливающие или совсем выздоровевшие пациенты, а иногда и родственники пациентов. В первый же год доктор познакомился с самой неприятной из своих африканских обязанностей: ему приходилось осуществлять надзор за рабочими (и сейчас, в 1914, и в 1924, и в 1954, и в 1964 году, и во все другие годы на протяжении полстолетия). Это было самым большим испытанием для его сил, нервов, для его сдержанности, для наследственного темперамента. Он описывает этот новый для него вид деятельности с раздражением:
«Недавно я нанял несколько человек для строительства нового больничного помещения, но, когда пришел на стройку вечером, увидел, что ничего не сделано. На третий день я разозлился, но один из негров — далеко не худший из работников — сказал мне: „Доктор, не кричите на нас! Вы сами виноваты. Останьтесь здесь, и мы будем работать, а то вы целый день в больнице с больными, вот мы тут ничего и не делаем“. Теперь я прислушался к этому совету...»
Он прислушался к совету и, выкроив часа три в день, заставлял их работать до пота. Он раздражался, кричал, а потом испытывал тягостное чувство вины. Он поражался их ровному, отходчивому нраву и не раз писал, что у африканцев «характер лучше, чем у нас».
Когда рабочих у него стало больше (работали они теперь еще хуже), доктор Швейцер не раз терял свое ровное дружелюбие, начинал грубо командовать, а потом писал в отчаянии:
«В том постоянном состоянии усталости, вызванной беспрестанным беспокойством из-за всяческих мелочей... мы с трудом сохраняем способность правильно руководить ими».
Потом он изводил себя, вспоминал об этих срывах и каялся, приписывая себе страшные грехи («много раз собственное мое поведение было пропитано ложью... я так часто ненавидел, клеветал, обманывал и вел себя надменно... мне даже не всегда удается быть справедливым...»), почти с таким же преувеличением, как некогда Толстой («вместо своей доброты и нравственности признать свою безнравственность и жестокость, вместо своей высоты признать свою низость»), как Ганди («...я могу воскликнуть, как Сурдас: „Есть на свете негодяй. Столь порочный и омерзительный, как я!“).