Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь
Шрифт:
Снимать портрет решили в саду, и я воспользовалась для этого театральною эстрадой в Сы-тан. Барыня надела парадный туалет; ее кофта из превосходного черного атласа была украшена на груди вышитым золотым драконом, на шею надеты крупные четки из крупных бус красного дерева, а в шиньон был воткнут цветок европейской работы. Четки и шитье свидетельствовали о высоком ранге ее мужа.
Усадить ее перед камерой мне стоило немалых хлопот, потому что переводчик мой, монгол, плохо понимает меня, а также и потому, что я была малоопытна в этом деле. Барыне хотелось снять и девочку, но последняя боялась сниматься.
Узнавши, что отпечаток не может быть сделан в Синине, барыня была очень опечалена, и объяснила мне, что, вероятно, присланный нами портрет уже не найдет ее в Синине, что скоро они должны оставить этот город.
Тут я узнала еще одну интересную черту китайской жизни. Оказывается, что в Китае все более или менее значительные чиновники сменяются через каждые три года; таким образом, они осуждены вести почти кочующую жизнь и обзаводиться лишь таким имуществом, которое легко укладывается в сундуки. Часто случается также, что чиновник, потерявший место в одном городе, не находит подходящего в другом и должен проживать сделанные сбережения. Как это устроено, бывают ли исключения, чем мотивируется и какие результаты приносит эта мера, – я сказать не могу.
В заключение могу прибавить, что фотография тай-тай вышла удачно и что через месяц портрет был сделан и один из них был мной даже раскрашен, запечатан и отдан начальнику города Минджеу для отсылки по адресу. Но впоследствии мы узнали, что барыня не получила этой посылки, и уже осенью 1886 г. наш фотограф сделал для барыни вторые отпечатки с сохранившегося негатива. В эту же зиму футай должен был оставить Синин, и больше я не виделась с этой барыней.
В другой раз я была приглашена на обед к начальнику маленького захолустного городка Тзе-джеу, в провинции Гань-су. Начальник города был так любезен, что первый сделал визит в нашу гостиницу. Пока муж мой его принимал, в мою комнату принесли его маленькую внучку, девочку лет пяти. Угостивши ее и чиновника, принесшего ее, лакомствами, какие у меня были, я подарила девочке еще нитку недорогих кораллов, купленных нарочно на случай подарков в Неаполе. Вслед за визитом градоначальника, от него получено было приглашение на обед, но мой муж чувствовал себя в этот день нездоровым и отказался, тогда стали настаивать, чтобы, по крайней мере, я приняла приглашение. Я тоже отказывалась, мне было страшно скомпрометировать себя каким-нибудь незнанием китайских обычаев, не хотелось также появиться среди китаянок не нарядно одетою, а со мной было только дорожное платье; однако приглашение было так настойчиво, что было бы невежливо долее отказываться, и я согласилась. За мной были присланы носилки, так как на юге Китая дамам не принято показываться на улицах иначе, как в паланкине.
На этот раз, впрочем, я не нашла этот способ передвижения удобным, носильщики оказались неумелыми и несли, сильно раскачивая паланкин и часто сменяясь; после я узнала, что это были просто солдаты местной команды, а не носильщики по профессии; притом мне казалось, что носильщики эти все время болтали обо мне, пользуясь тем, что я ни слова не понимаю по-китайски. Миновав несколько торговых улиц, с густою толпой вокруг лавок, мы перешли небольшую речку и вступили в тихие улицы правительственного города; здесь скоро носилки остановились у калитки одного из домов. Солдаты, опустив носилки, приглашали меня выйти, но я знаками и через монгола-переводчика, который все время шагал сбоку, потребовала, чтобы они внесли меня вовнутрь двора, так как подозревала, что барыне выходить из носилок на улице было бы не совсем прилично. По-видимому, оно так и было; мое требование было исполнено, и я вышла из паланкина перед верандой того дома, куда была приглашена. Это также был ямын, но здесь меня пронесли не в главные ворота.
Расположение комнат было тут то же, что и в Синине: та же приемная со статуями против входных дверей и те же домашние комнаты направо и налево, но здесь все было меньше и беднее и старее, чем у сининского футая. Встретили меня две барыни: одна – жена начальника города, хозяйка дома, молодая еще барыня; другая – дочь его, ее падчерица, выданная за подчиненного чиновника, живущая, по-видимому, в том же ямыне. Сначала визит имел официальный характер, т. е. мы с барыней сидели за столом в приемной и угощались чаем и фруктами, а при нас присутствовали какой-то китайский чин в официальной шапке с шариком и мой переводчик; но потом мужчины ушли, а к нам присоединились остальные женские члены семьи: дочь, внучка, уже знакомая мне, и девочка лет двенадцати, дочь хозяйки дома; последняя была уже набелена и имела неприятный вид жеманной девочки, считающей себя большою. Вскоре посмотреть на меня явилась и вся дворня, тут были и старые старухи в лохмотьях, и полуголые дети.
Вообще, китайцы очень заботятся о внешности, но дома, за стенами, там, где не видно, это самый неряшливый и грязный народ. Скоро мы перешли в гостиную и спальную хозяйки; такое соединение комнат было достигнуто тем, что комната имела два канджина – один у окна, другой у противоположной стены; последний был отделен приподнятою драпировкой. Драпировка, ковры, столы и все, что принадлежало к квартире, было старо и загрязнено. Платье на хозяйках дома было новое, хотя и небогатое, из бумажных европейских материй, а не шелковое. Муж этой барыни служил некогда в южных провинциях, куда уже проникает несколько европейская торговля, а вместе с ней и некоторое, хотя слабое, знакомство с европейскими порядками жизни. Хозяйка дома родом была из Си-ань-фу, очень большого, известного в китайской истории города, бывшего некогда столицей и теперь еще довольно значительного центра; сообщив мне об этом, она не забыла упомянуть о славной некогда истории ее родного города. Такое замечание несколько удивило меня в устах китайской женщины. Ее манеры, казалось мне, носили также тот, почти неуловимый отпечаток какой-то особой любезности или вежливости, какой накладывает на людей жизнь в больших городах; рядом с ней ее падчерица смотрела застенчивою и грубоватою провинциалкой.
Узнавши, что я умею читать и даже писать, барыни очень заинтересовались: обе они не были грамотны; они заставляли меня написать то или другое китайское слово или фразу, и потом прочитать ее; для них эта возможность воспроизводить звуки чужого языка казалась чуть не чудом [144] ; этим процессом писания заинтересовался и чиновник, находившийся при нас; едва ли это не был муж младшей из дам. Он служил ранее в Илийском крае и знал несколько русских и наши обычаи; приняв участие в наших беседах, он несколько оживил их, так как мог пояснить наши взаимные вопросы и ответы. Человеку, совсем незнакомому с тою разницей, какая существует между двумя цивилизациями, китайской и европейской, иногда трудно и догадаться, о чем спрашивают вас. Вопросы были вроде того: как ездят дамы в России? правда ли, что у нас все имеют четырехколесные экипажи (в Китае, говорят, это привилегия императора)? Правда ли, что у нашего Государя есть рота телохранителей, составленная из девиц? Занимают ли у нас дамы высшие государственные должности? и т. д. Не знаю, насколько поняты были мои ответы, передаваемые через монгола, не вполне меня понимавшего. Может быть, и мои рассказы подадут повод ко многим фантастическим представлениям о России, несмотря на мое искреннее желание сообщить самые верные сведения.
144
Чтобы понять это удивление, надо помнить, что китайское письмо затруднительно, потому что китайцы не имеют фонетической азбуки, и потому должны запомнить – как пишется каждое отдельное слово, имеющее свой особый иероглиф, а не только знаки азбуки, как в европейских языках.
Обед был подан в приемной; мужчин за ним не было. Сервировка обычная: везде одни и те же полоскательные чашки с главными блюдами и блюдца и блюдечки с приправами. Мясо подавалось трех сортов: свинина, курица и утка, все мелко изрезанное и совершенно терявшееся в массе зелени и овощей. Есть приходилось палочками, ложек здесь не подали. Редкостей, вроде трепангов, сепий, жабр акулы и тому подобных вещей, к моему великому удовольствию, не было; вероятно, в таком глухом местечке, как Тзе-джеу, они составляют предметы слишком большой роскоши. После обеда слуга, перемывший в этой же комнате посуду, принес таз с горячею водою, смочил в ней салфетки (европейские) и, отжавши их своими руками, подал нам вытереть ими руки; от этого я была не прочь, но отереть лицо, как это делают китайцы, не решилась.
После обеда ненадолго в гостиную приходил хозяин дома, толстый чиновник, но разговор с ним не оставил во мне никакого впечатления. Скоро поданы были носилки, и я отправилась. Тай-тай, прощаясь со мной, непременно хотела, чтобы я взяла от нее несколько гранат; мне было несколько странно такое желание, так как фруктов в городе было множество у разносчиков, и казалось, что, предлагая их, она придавала этому какое-то значение и была несколько сконфужена; после нескольких отказов я решилась взять их. Когда я воротилась домой в сопровождении чиновника, последний объявил мне, что тай-тай велела передать мне, что я должна и ее дочке подарить кораллов, как подарила раньше внучке. Мне казалось невероятным такое бесцеремонное напрашивание на подарок, и, признаюсь, я подумала, чиновничек этот выпросил кораллы в свою пользу, прикрываясь именем тай-тай, но потом я вспомнила, что Скачков, в своей статье о китайской кухне, указывает на обычай отдаривания за обед. Он говорит даже, что такой отдарок может быть сделан деньгами, и что обычаем этим мелкое чиновничество нередко злоупотребляет, приглашая на свои обеды лиц, обязанных благодарить за эту честь свое начальство. Кораллов я послала; не знаю только, вознаградили ли они достаточно за убытки моего обеда. Солдатам-носильщикам также должна была щедро заплатить за их услуги.