Сибирь
Шрифт:
От Акимова поднимался пар, но вид у него был бодрый, и старик шел, нигде не задерживаясь.
Уже стало смеркаться, когда Федот Федотович, взойдя на оголенный взлобок, остановился, дождался чуть приотставшего Акимова и, показывая вдаль, сказал:
— Вон видишь, Гаврюха, впереди лес как бы навовсе в землю уходит. Котловина такая. Видишь?
— Вижу. Это Пихтовый лог. Там Врун и живет. Подойдем туда поближе.
Акимов, конечно, ни в какого Вруна в образе некоего лесного черта не верил и даже чуть ухмыльнулся в ответ на слова старика: "Там Врун и живет". Но, как
Однако до Пихтового лога оказалось неблизко. Долго шли в темноте. Акимов едва поспевал за стариком, то и дело исчезавшим в зарослях леса.
— Баста, Гаврюха! Местечко для ночевки лучше некуда, — наконец, взмахнув рукой, сказал Федот Федотович.
Акимов осмотрелся. Они стояли на круглой полянке, заметенной снегом. Справа от них — густая чаща из молодого пихтача, а слева — сухостойные кедры, раскинувшие свои высохшие сучья.
Федот Федотович снял со спины поклажу, положил на снег. Акимов тоже сбросил с себя мешок с харчами и котелок, все время гремевший за его спиной.
— Стало быть, так, Гаврюха: лыжиной расчищай вот тут снег, а я дровами займусь, — распорядился Федот Федотович.
Акимов не сразу понял, для какой надобности старик поручает ему разгребать снег.
— А тут, Гаврюха, мы с тобой перину разбросим, — усмехнулся Федот Федотович и, подойдя к высокой кедровой сушине, начал ее подрубать. Щепки полетели из-под острого топора, который поблескивал в руках Федота Федотовича.
Через несколько минут старик велел Акимову уйти в сторонку. Подрубленный кедр заскрипел и под тяжестью искривленной макушки, со свистом и грохотом подминая кустарник и бурьян, упал в снег, разбрасывая его комья по всей поляне.
Пока Акимов расчищал поляну, Федот Федотович подрубил вторую кедровую сушину, стоявшую тут же.
Комлями сушины лежали рядом, а к макушкам они как бы разбегались одна от другой. Федот Федотович нарубил сухих сучьев и запалил костер. Огонь потек по стволам сушин.
Местечко, расчищенное Акимовым от снега, оказалось между двух потоков огня. Федот Федотович наломал охапку мягких пихтовых веток, бросил их на землю, говоря:
— Давай, Гаврюха, ломай еще, чтоб мягче было.
А я тем временем чай сварю.
Акимов набросал ворох пихтовых веток, разровняв их, попробовал лечь. Ветки пружинисто держали его тело, от огня слева и справа тянуло теплом. Кедровые сушины горели жарко, ровно, слегка потрескивали, но угольками не отстреливались. "Можно даже поспать, не опасаясь, что прыгающий уголек подожжет тебя", — подумал Акимов.
— Иди, Гаврюха, попьем чаю да начнем с Вруном разговаривать, послышался голос Федота Федотовича.
Акимов лежал на пихтовых ветках, смотрел на небо.
Полный месяц степенно плавал по обширным просторам, слегка подсвечивая продолговатые дорожки, сотканные из мерцавших звездочек. "Когда-нибудь вспомню этот час — тайгу, звезды, костер, землю под белым покрывалом, легенду о Вруне — не поверю сам себе, так все необычайно, так непохоже на
И Врун этот — чистая фантазия старика, охотничья побаска".
— Иди, Гаврюха! И зря ты одемши лег. Озябнешь! — снова послышался голос Федота Федотовича.
Акимов вскочил, ощущая, как с затылка по спине поползли холодные мурашки. "Одемши лег! Что же он посоветует — до белья мне раздеться?" — подумал Акимов, приближаясь к старику, который бодро, будто позади не было целого дня беспрерывной ходьбы, суетился возле костра, постукивая ложкой о кипящий котелок.
— Вкусно пахнет, Федот Федотыч! — сглотнул слюну Акимов.
— Садись, паря, сюда на колоду, — пригласил старик.
Акимов сел. От огня, который пылал с трех сторон, струилось тепло. Федот Федотович подал Акимову сухарь и ложку, потом снял котелок с варевом и поставил его прямо на снег.
— Ешь, Гаврюха!
Они принялись черпать из котелка варево. Еда казалась до того вкусной, что ее не с чем было бы сравнить. Вскоре Акимову стало жарко. Он сдвинул шапку на затылок, расстегнул полушубок.
— Такой, паря, огонь, — кивнул старик на сушины, объятые пламенем, прозывается тунгусским. Тунгусы — люди лесные. И лето и виму живут в урманах.
Многому у них наши русские охотники научились.
— А хватит нам, Федот Федотыч, этих дров до утра? — спросил Акимов.
— До вечера будут гореть! Самый жар, Гаврюха, впереди. Вот когда от дерева угли начнут отваливаться, тут уж такое тепло пойдет, что никакой мороз не остановит. Мороз силен, ну и огонь молодец!
Управившись с варевом, они принялись пить чай.
Несмотря на вечерний час и сумрак, который окутывал тайгу, Федот Федотович где-то в пихтовых зарослях нашел смородиновый куст и, отломив один прутик, измельчил его на короткие кусочки и бросил в чайник.
Приправа к чаю оказалась восхитительной. Акимов отхлебнул из кружки глоток и придержал его во рту, испытывая от особого вкуса чая редкостное наслаждение, — Летом, Федот Федотыч, пахнет, — прищелкнул языком Акимов.
— Ага, учуял! — засмеялся старик.
Они не спеша допили чай из кружек, потом Федот Федотович начерпал снегу в котелок, сложил в него ложки и кружки и снова повесил их на огонь.
— Пусть помоется посуда.
Не сказав больше ни одного слова, он вышел за пределы огненного круга и вдруг, напрягая голос, закричал:
— Здорово, Врун!
Акимов курил, сбрасывая пепел цигарки в снег.
Услышав голос Федота Федотовича, он встал. Эхо почемуто долго не откликалось. Акимову даже показалось, что оно уже не отзовется. Но вот прошло еще несколько мгновений, и над тайгой понеслось: "0-о-ро-воо уун!"
— Здорово, Врун! Федот пришел! — крикнул снова старик, как только эхо смолкло. Повторилось прежнее: тишина, почти минутное безмолвие и раскаты, сильные и протяжные раскаты эха:
— 0-оо-ро-воо… е-е-до-оо-т.