Сибирская рождественская книга
Шрифт:
Девочка, увидя доброе, ласковое лицо чужого человека, притихла и перестала плакать. Старик стал нежно баюкать ее, и девочка вскоре опять заснула.
Старик птицелов был одинок. Его единственная дочь, с которой он проживал со смерти жены все последнее время в Сибири, вышла несколько лет тому назад замуж и уехала с мужем в Петербург. Скучно стало старику Михайлычу без дочери.
– Вот славно-то! Вторую дочку Господь мне послал. Только крошечку-то какую! – радовался Михайлыч и понес к себе свою живую находку.
В дальнем селении старый птицелов снимал маленькую избушку у зажиточного сибиряка-хозяина. Сюда-то он и принес малютку. О том, что у ребенка есть родители, которые его ищут, старик не думал. Он понял одно: что ребенка покинули, поручив его Богу и добрым людям. О нападении волков на путников он ничего не слышал, так как жил совсем в противоположной стороне от охотничьего поселка.
Придя домой, Михайлыч раскутал
– Пускай уж ты Сибирочкой зваться будешь, – решил он, целуя ребенка, – потому, нашел я тебя в самой глуши Сибири. И буду я любить тебя, богоданная моя внучка Сибирочка, как родную, выращу тебя, научу грамоте и молитвам и не отдам никому- никому…
Боясь, чтобы от него не отняли его приемыша, Михайлыч в то же утро скрылся из поселка. В ближайшем городке он продал шубу, в которую был закутан ребенок, а на вырученные деньги уехал подальше, в самую глушь сибирских далеких губерний, и поселился в селении, где никто не знал ни его самого, ни его приемной внучки.
Яков Полонский
Зимняя ночь в деревне
Петр Ершов
Дедушкин колпак
В некотором царстве, в некотором государстве, в Сибирском королевстве жил-был когда-то один купецкий сын по имени Иван Жемчужин. Были у него батюшка и матушка, как и у других купецких сыновей, да то ли им Бог веку не дал, то ли им жизнь скучна показалась, только они один за другим померли, когда у Иваши и коренные еще не прорезались. Но как на белом свете не без добрых людей, то нашлись такие благодетели, которые круглого сироту призрели, вспоили-вскормили и грамоте выучили. И вышел мой Иваша молодец молодцом, и румяным лицом, и кудрявым словцом.
– Но пощади, любезнейший Академик, – прервал его Таз-баши с умоляющим жестом. – Твоя сказка напевом своим так смахивает на Лазаря, что надобно быть слепым, чтобы найти удовольствие в этом мурлыканье. Поневоле закачается голова под такт напева, а там, пожалуй, и на стол свалится.
Гости засмеялись остроте татарина.
– Нечего делать, – отвечал Академик, тоже рассмеявшись. – Надобно в угоду тебе перестроить гусли на новый лад. Но уж извини, если старая песня порой отзовется в рассказе. Извольте ж слушать.
Из начала моей сказки вы могли уже видеть, что Иван Жемчужин был малый хоть куда. Мастер и поплясать, мастер и дело сделать. Поэтому нечего дивиться, что красные девицы его жаловали, а своя братия – молодые купчики – просто его на руках носили. Но если, с одной стороны, это было хорошо, так с другой – не слишком. Частые гуляния да вечеринки не раз отвлекали его от дела и приучали к праздности. Еще пока были живы его воспитатели, так он все-таки был на привязи; но когда Бог прибрал и их, Жемчужин пустился по всем по трем.
Поплакав, как водится, на могиле своего отца и матери и заказав две-три обедни за упокой, он решил вместе с приятелями своими, что сделал все, что было надобно. Не то чтобы у него было злое сердце, а то, что в голове у него ветер ходил. Да и то сказать, кто станет требовать благоразумия от 20-летней головы. Это такое сокровище, которое копится годами и опытами. Да хорошо еще, если родовой капитал имеется. А то без него года проскрипят себе, как колеса под телегой, а опыты – как от стены горох! И в 70 лет остаешься 7-летним ребенком… Ну, ну, не хмурься, Таз-баши, ты знаешь мою привычку идти, останавливаясь. Так вот, Иван мой принялся хозяйничать. Нечего и говорить, что хозяйство его было – разлюли! Выручит рубль, а убьет два. Благодаря такому хозяйству и добрым приятелям, мой Иван в один прекрасный летний день остался совсем без копейки. Кинулся было он к тому-другому из приятелей, да, на беду, у одного у самого денег нет, а у другого – есть, да в долгах ходят, а третий – ужо подумает. Нашлись и такие молодцы, которые посмеялись ему прямо в глаза. Что тут делать? Побить их, подлецов, сил не хватит; упрашивать – душа не воротится. Можно бы еще рискнуть попробовать счастья у знакомых отца либо воспитателя, да у них с тех пор, как он пустился в разгул, для него были все двери заперты. Оставалось только идти к кому-нибудь в услужение, да и тут беда: добрые люди не возьмут, а к худым самому идти не хочется. Продумал бедняга целую ночь, а ровно ничего не выдумал. Да как и выдумать, когда голова его никогда не работала над такими пустяками. Не то чтобы у него ума не было, а то, что этот ум еще молоко сосал. Решился наконец Иван продать отцовский дом. Хоть и жалко было расставаться с местом своего рождения, да что ж делать, когда не оставалось другого средства. В этих мыслях он лег соснуть, примолвив в ободрение себе: утро вечера мудренее. Не успел он утром протереть глаза, как вдруг дверь настежь и к нему пожаловали гости: полицейский чиновник, да из думы гласный, да еще несколько лиц безгласных. И видится и не верится! А вот когда полицейский чиновник объявил во всеуслышание, что дом купецкого сына Ивана Жемчужина берется за долги под казенный присмотр, так у бедного просто руки опустились. Но закон не потатчик мотыгам, не смотрит ни на слезы, ни на жалобы. У него: прав – так ступай с Богом, а виноват – так милости просим. Крайне невесело было Жемчужину уходить из отцовского дома, особливо когда он надеялся поправить им свое состояние. Да делать нечего. Поклонившись со слезами на все четыре угла, Иван выбежал из дому и пошел куда глаза глядят. Сначала глядели они на гору, в поле; да бес, который никак не утерпит, чтобы не воспользоваться хорошим случаем, шепнул ему на ухо:
«В поле теперь жарко, поди лучше к реке, там хоть прохладишься немного».
Послушал Жемчужин бесовских внушений и повернул к реке; бесенок бежит с ним бок о бок да то и дело подталкивает. Подойдя к реке, Иван сел на крутой берег и задумался. Сначала он думал о том, что река куда уж какая широкая: любой пловец вернется с половины; потом пришла ему и глубина в голову; а там дальше, дальше – и задумал он одним разом рассчитаться с долгами и с жизнью. Нечего и говорить, что все это была работа того бесенка, который шепнул ему свернуть с прямой дороги. Вот стал Иван раздеваться для того, чтобы люди не подумали, что он бросился в воду с намерением. Коли увидят платье на берегу, думал он, подумают, что я утонул, купаясь, и хоть крест поставят на могиле. Знать, что христианская душа не совсем еще в нем заснула. Вот он скинул свой кафтан и расстегнул рубашку. В это время ангел-хранитель его показал ему крест на груди. Посмотрел на него Иван, и взяло его раздумье. Невольно он припомнил себе благословление родительское и святое крещение; припомнил и наставления отца Игнатия, своего духовника. Ангел-хранитель уже радовался, что не погибла христианская душа. Но и бес не оставался без дела. Подвернувшись с другой стороны, он показал Ивану ожидавшую его будущность: бедность, позор, оскорбления – все, что только могло возмутить и не такую твердую душу, какая была у Ивана. Адский выходец попробовал потолковать ему и из богословия, что, дескать, видно так Богу угодно; что смерть еще на роду всем людям написана; что Бог милостив к православным; что хоть на первый раз и накажет его, но потом и помилует. Это иезуитское толкование искусителя решило Ивана. Он снял с себя крест – последнее, что удерживало его от гибели, – и смотрел уже, где бы лучше кинуться ему в воду. Взмолился ангел-хранитель к Богу о спасении крещеной души, и Господь его услышал. Спаситель стоял уже за спиною Ивана.
Надобно вам сказать, что с того самого времени, как Жемчужин повернул к реке, за ним невдалеке следовал один старичок и не спускал глаз с Ивана. Когда Иван шел, и старик шел; когда Иван сел на берег, и старик остановился. Теперь он подошел к Ивану и как бы случайно спросил: а что, молодец, не купаться ли здесь думаешь?
Иван вздрогнул, как вор, пойманный в краже, и оглянулся.
Старик спокойно продолжал:
– Берегись, приятель, здесь место очень глубокое, да и спуск неподатлив.