Сибирский триллер Том 3 Осеннее рондо
Шрифт:
Но эту посадили именно в "котловую" и "смотрящая" поняла почему, когда получила с воли маляву. В ней Проня — китаец, "смотрящий" за областью, предупреждал, что очень "серьёзные люди" хотят, чтобы Катерина лично проследила за безопасностью новенькой. Когда в малявах пишут о поручениях "серьёзных людей", то относиться к этому следует соответственно, поэтому "смотрящая" потихоньку присматривалась к новой заключенной и следила за тем, что бы никто её не задирал.
Проня — китаец, старый авторитетный вор — гастролер, не так давно вернулся из заключения. В колониях, в которых провел в общей сложности более 20 лет,
Одного из них он знал — бывший мент из городского угро лет пять назад лично застрелил вора — рецидивиста Султана, когда тот, отстреливаясь, уходил после неудачной попытки взять небольшую сберкассу. Она находилась на первом этаже жилого дома, жильцы которого заметили взлом и вызвали милицию. Легавый мог просто ранить человека, выстрелив, например, в ногу, но не захотел. Прострелил Султану башку, мстя за то, что тот, уходя однажды от погони, застрелил мента, который оказался закадычным другом пришедшего.
Проня — китаец даже вспомнил его фамилию — Самохин. С ним пришел ещё один мужик, которого Проня сразу же определил, как мента — беспредельщика. Таких выдают глаза — пронзительный взгляд, не оставляющий никаких надежд на жалость. Раньше, при советах, для ментов существовали законы и инструкции, а сейчас идёт такой беспредел, что не действуют ни законы, ни понятия. И раньше стрелять в ментов было небезопасно, так как можно случайно попасть и тогда дадут большой срок. А сейчас вообще стало смертельно опасно, потому что менты потом мстят очень жестоко и даже на зоне от них не скроешься.
Конечно, можно кликнуть охрану и выбросить пришедших в два счета на улицу, только не хочется потом в ответ ждать пулю из — за угла. Правда, он вор не простой, а "смотрящий" и стоит ему только свистнуть, как со всех уголков области примчатся пацаны и замочат любого, на которого он укажет. Только начинать войну не желательно — много народа положат менты. Они распоясались нынче до того, что уже сами крышуют предпринимателей, отбирая хлеб у правильных пацанов. А Самохин, если верить молве, сейчас правая рука Мельникова, бывшего кагэбешника, а с кагэбешней связываться могут только самоубийцы.
— Я полностью завязал. Живу, нынче, как пенсионер, — хмуро начал Проня, но Самохин его прервал.
— Мы не из собеса, не беспокойся. Вот у него подруга по недоразумению попала на нары, — показал он на Стаса Кондратюка. — Но это ненадолго.
— Ну, так, а я причем? — спросил Проня, с опаской поглядывая на мрачного Стаса.
— Нужна от тебя малява "смотрящей" по камере. Пусть будет ей как нянька. А если что с его подругой там случится, взыщим так, что мало не покажется.
Проня спорить не стал, потому что такие не любят, когда с ними спорят. Да и моляву написать ничего не стоит, поэтому на следующий день Катерина читала присланную ей записку. Проню — китайца она лично не знала, но слышала о нём давно и понимала, что просто так он её стращать не будет, поэтому оберегала Катю от агрессии её соседок.
— Повезло тебе, что попала к нам в камеру, — покровительственно сказала она новенькой. — Недавно здесь сделали ремонт и у нас в камере, как в гостиничном номере.
Камера по здешним понятиям была образцовая — на стенах наклеены дешёвые обои, на пол положили линолеум, а туалет отгородили от камеры и облицовали плиткой. Катино везение объяснялось просто: Самохин посетил начальника тюрьмы и передал ему пакетик с деньгами.
— Это на ремонт камеры, в которой временно будет находиться наша сотрудница Екатерина Панченко, — объяснил Самохин и собеседник понятливо кивнул.
— Деньги обладают удивительной особенностью — быть всегда нужными и никогда не быть лишними. А для начальника тюрьмы сейчас вообще пришлись очень кстати: скоро должна была состояться свадьба его дочери и отец очень хотел, чтобы всё было как у приличных людей.
Женщины стремились поддерживать в камере порядок и содержать туалет в чистоте. Убирали строго согласно графику и "смотрящая" придирчиво принимала работу после уборки. В камере были двухъярусные кровати, а белые занавески на окнах немного скрывали тяжелые тюремные решетки и создавали даже некоторый уют. Как сообщили Кате, из — за того, что их камера расположена на втором этаже, она выгодно отличается от камер на третьем и четвёртом этаже, так как "проверяющие" подниматься по лестницам не любят. Из — за этого "потемкинские деревни" всегда расположены на нижних этажах.
Один раз в неделю, а то и в полторы, женщин выводили принимать душ. Чаще не получалось и тюремный персонал весело объяснял заключенным, что "моется только тот, кому лень чесаться". Питание было скудное и, как сказала "смотрящая" — у заключенных праздник наступает тогда, когда в СИЗО приезжает очередная комиссия. Тогда в баланде появляются ниточки мяса и пленка жира, а хлеб выпекается из хорошей муки и он становится похожим на настоящий. "Баландерш", раздающих пищу, в этот день одевают в белые халаты, что вносит некоторую торжественность и даже праздничность.
Заключенных выручали передачи, но не у каждой заключенной есть родственники и друзья, способные систематически их приносить. "Смотрящей" Катерине никто ничего не передавал: мужа у неё не было, единственный ребёнок воспитывался в интернате, и Катя, жалея её, делилась с нею передачами, которые приносила мама и Эльвира. Катерину взяли на наркотиках, хотя она утверждала, что менты сами их подбросили. Однако Катя ей не верила: уж слишком та напоминала профессиональную преступницу своим видом и повадками.
Вместе со "смотрящей" Катериной в камере находилась её подруга Маня, тоже "второходка". Сокамерницы рассказали Кате по секрету, что Маня сидела в другой камере, но, узнав, что Катерина, с которой она раньше отбывала срок, "заехала на тюрьму", пошла на сделку с "кумом", как называли оперуполномоченных. Чтобы перевестись в одну камеру с подругой, Маня начала сдавать подельников и приятелей, оставшихся на свободе и "сливать" информацию, полученную из бесед с сокамерницами. Оказавшись в одной камере, подруги временами предавались лесбийской любви, занавешивая простыней угловую кровать. Звуки, сопровождающие эти занятия, были слышны всем и вызывали у Кати чувство отвращение, но другие сокамерницы посмеивались над этим и отпускали мерзкие шуточки в адрес "возлюбленных".