Сид

Горные испанцы вместе с религиею, законами, честью и свободою предков своих визиготфов сохранили и употребление языка романского.

То были необразованные люди, характера дикого, гордые, отважные, не способные покорствовать рабскому игу.

Каждая долина была особенною малою областью.

В сих долинах властвовали графы, коим короли визиготфские вверяли наблюдение правосудия в мирные дни и предводительство народного войска во дни военные.

Когда пала монархия, сии графы были почитаемы военачальниками и покровителями народа.

Народ сей был составлен большею частию из переселенцев, покинувших свою родину, дабы среди бесплодных утесов спасти религию и законы отцов своих.

Там не было отдаваемо никаких отличных почестей фортуне: под кровлею бедной хижины часто находили человека, победившего в сражении. Вероятно, что в сии времена вошла в испанские нравы сия кастильская спесь, замечаемая ныне в самых нищих.

Санхо Великий, король кастильский, в начале XI века соединил под державу свою почти все христианские области полуострова; от него зависели Астурия, Наварра и Аррагония; он первый принял титул короля Кастилии и, может быть, почитаем родоначальником королевских домов Испании.

При сем короле родился Дон-Родриго Диац (сын Диега), прозванный Саидом. или Сидом (господином) от побежденных им мавров. Наименованный главным военачальником армии от короля кастильского, он получил еще прозвание Кампеадора (воителя).

Замок Бивар,

недалеко от Бургоса, завоеванный отцом его Дон-Диегом, был местом его рождения. С женской стороны происходит он от древних графов Кастильских. Знаменитый породою, он приобрел богатство мужеством и оружием. Подвиги его сохранились в народных песнях, или романсах, из которых здесь предлагается извлечение.

Пятерых царей неверных Дон-Родриго победил; И его назвали Сидом Побежденные цари. Их послы к нему явились И в смирении подданства Так приветствовали Сида: «Пять царей, твоих вассалов, Нас с покорностью и данью, Добрый Сид, к тебе прислали». «Ошибаетесь, друзья! — Дон-Родриго отвечал им. — Не ко мне посольство ваше: Неприлично господином Называть меня в том месте, Где господствует Великий Фердинанд, мой повелитель: Все его здесь, не мое». И король, таким смиреньем Сида храброго довольный, Говорит послам: «Скажите Вы царям своим, что, если Господин их Дон-Родриго Не король, то здесь по праву С королем сидит он рядом, И что все, чем я владею, Завоевано мне Сидом». С той поры не называли Знаменитого Родрига Мавры иначе, как Сидом. Полных семь лет без успеха Неприступную Коимбру Осаждал Дон-Фердинанд. Никогда б не одолел он Неприступныя Коимбры, Крепкой башнями, стенами… Но является Сан-Яго, Рыцарь господа Христа: На коне он скачет белом, С головы до ног в доспехах Свежих, чистых и блестящих. «Сим ключом, который блещет У меня в руках (сказал он), Завтра утром на рассвете Отопру я Фердинанду Неприступную Коимбру». И король вступил в Коимбру; И мечеть ее назвали Церковью Марии Девы. Там был рыцарем поставлен Дон-Родриго, граф Биварский. Сам король своей рукою Меч к бедру его привесил, Дал ему лобзанье мира; Только не дал акколады, Ибо то уж для другого Было сделано им прежде; И, в особенную почесть, Он в блестящей сбруе Сиду Подведен был королевой, А инфанта золотые На него надела шпоры. Мрачен, грустен Дон-Диего… Что сравнить с его печалью? День и ночь он помышляет О бесчестии своем. Посрамлен навеки древний, Знаменитый дом Ленесов; Не равнялись ни Иниги, Ни Аварки славой с ним. И болезнью и летами Изнуренный, старец видит Близкий гроб перед собою; Дон-Гормас же, злой обидчик, Торжествующий гуляет, Не страшась суда и казни, По народной площади. Напоследок, свергнув бремя Скорби мрачно-одинокой, Сыновей своих созвал он И, ни слова не сказавши, Повелел связать им крепко Благородные их руки. И, трепещущие, робко Вопрошают сыновья: «Что ты делаешь, родитель? Умертвить ли нас замыслил?» Нет душе его надежды! Но когда он обратился К сыну младшему Родригу, В нем опять она воскресла; Засверкав очами тигра, Возопил младой Родриго: «Развяжи, отец, мне руки! Развяжи! когда б ты не был Мой отец, я не словами Дал себе тогда б управу; Я бы собственной рукою Внутренность твою исторгнул; Мне мечом или кинжалом Были пальцы бы мои!» «Сын души моей, Родриго! Скорбь твоя – мне исцеленье; Грозный гнев твой – мне отрада; Будь защитник нашей чести: Ей погибнуть, если ныне Ты не выкупишь ее». И Родригу рассказал он Про свою тогда обиду И его благословил. Удаляется Родриго, Полон гнева, полон думы О враге своем могучем, О младых своих летах. Знает он, что в Астурии Дон-Гормас богат друзьями, Что в совете королевском И в сраженье первый он. Но того он не страшится: Сын гидальга благородный, Он, родившись, обязался Жизнью жертвовать для чести. И в душе своей он молит От небес – одной управы, От земли – простора битве, А от чести – подкрепленья Молодой своей руке. Со стены он меч снимает, Древней ржавчиной покрытый, Словно трауром печальным По давнишнем господине. «Знаю, добрый меч, – сказал он. — Что тебе еще постыдно Быть в руке незнаменитой; Но когда я поклянуся Не нанесть тебе обиды, Ни на шаг в минуту боя Не попятиться… пойдем!» Там на площади дворцовой Сид увидел Дон-Гормаса Одного, без провожатых, И вступил с ним в разговор: «Дон-Гормас, ответствуй, знал ли Ты о сыне Дон-Диега. Оскорбив рукою дерзкой Святость старцева лица? Знал ли ты, что Дон-Диего Есть потомок Лайна Калва, Что пет крови благородней, Нет щита его честней? Знал ли, что пока дышу я, Не дерзнет никто из смертных — Разве бог один всевышний — Сделать то без наказанья, Что дерзнул с ним сделать ты?» «Сам едва ли ты, младенец (Отвечал Гормас надменно), Знаешь жизни половину». «Знаю твердо! половина Жизни: почесть благородным Воздавать, как то прилично; А другая половина: Быть грозою горделивых И последней каплей крови Омывать обиду чести». «Что ж? Чего, младенец, хочешь?» «Головы твоей хочу я». «Хочешь розог, дерзкий мальчик; Погоди, тебя накажут, Как проказливого пажа». Боже праведный, как вспыхнул При таком ответе Сид! Слезы льются, тихо льются По ланитам Дон-Диега: За столом своим семейным Он сидит, все позабыв; О стыде своем он мыслит, О младых летах Родрига, О ужасном поединке, О могуществе врага. Оживительная радость Убегает посрамленных; Вслед за нею убегают И доверенность с надеждой; Но цветущие, младые Сестры чести, вместе с нею Возвращаются они. И, в унылость погруженный, Дон-Диего не приметил Подходящего Родрига. Он, с мечом своим под мышкой, Приложив ко груди руки, Долго, долго, весь пронзенный Состраданием глубоко, На отца глядел в молчанье; Вдруг подходит и, схвативши Руку старца: «Ешь, родитель!» — Говорит, придвинув пищу. Но сильнее плачет старец. «Ты ли, сын мой Дон-Родриго, Мне даешь такой совет?» «Я, родитель! смело можешь Ты поднять свое святое, Благородное лицо». «Спасена ли наша слава?» «Мой родитель, он убит». «Сядь же, сын мой Дон-Родриго, Сядь за стол со мною рядом! Кто с соперником подобным Сладить мог, тот быть достоин Дома нашего главой». Со слезами Дон-Родриго, Преклонив свои колена, Лобызает руки старца; Со слезами Дон-Диего, Умиленный, лобызает Сына в очи и уста. На престоле королевском Восседал король-владыка, Внемля жалобам народа И давая всем управу. Твердый, кроткий, правосудный, Награждал он добрых щедро И казнил виновных строго: Наказание и милость Верных подданных творят. В черной, траурной одежде Входит юная Химена, Дочь Гормаса; вслед за нею Триста пажей благородных. Двор в безмолвном изумленье. Преклонив свои колена На последнюю ступеню Королевского престола, Так Химена говорит: «Государь, прошло полгода С той поры, как мой родитель Под ударами младого Сопротивника погиб. И уже я приносила Перед трон твой королевский Умиленную молитву. Были мне даны тобою Обещанья; но управы Не дано мне и поныне. Между тем, надменный, дерзкий, Издевается Родриго Над законами твоими, И, его надменность видя, Ей потворствуешь ты сам. Государь праволюбивый На земле есть образ бога; Государь неправосудный, Поощряющий строптивость, Сердцу добрых не любезен, Не ужасен и для злых. Государь, внемли без гнева Сим словам моей печали: В сердце женщины почтенье Превращается от скорби Часто в горестный упрек». И король на то Химене Так ответствует без гнева: «Здесь твоя печаль не встретит Ни железа, ни гранита. Если я сберег Родрига, То сберег его, Химена, Для души твоей прекрасной; Будет время – будешь плакать Ты от радости по нем».