Сильные мира сего
Шрифт:
– Непостижимо, откуда у такого малютки столько силы! – прогудел Ноэль Шудлер.
Четверо мужчин застыли над этой биологической загадкой, над этим едва возникшим существом – отпрыском их крови, их честолюбий и ныне уже угасших страстей.
И под этим живым четырехглавым куполом младенец побагровел и начал слабо стонать.
– Во всяком случае, у него будет все для того, чтобы стать счастливым, если только он сумеет этим воспользоваться, – заявил, выпрямляясь, Ноэль Шудлер.
Гигант отлично знал цену вещам и уже успел подсчитать все, чем обладает ребенок
Зигфрид Шудлер вывел своего сына из состояния задумчивости. Дернув его за рукав, он громко прошептал:
– Как его назвали?
– Жан Ноэль, в честь обоих дедов.
С высоты своего роста Ноэль еще раз бросил цепкий взгляд темных глаз на одного из самых богатых младенцев Парижа и горделиво повторил, теперь уже для самого себя:
– Жан Ноэль Шудлер.
С городской окраины донесся вой сирены. Все разом подняли головы, и только старый барон услышал лишь второй сигнал, прозвучавший более громко.
Шли первые недели 1916 года. Время от времени по вечерам «Цеппелин» появлялся над столицей, которая встречала его испуганным ревом, после чего погружалась во тьму. В миллионах окон исчезал свет. Огромный немецкий дирижабль медленно проплывал над потухшей громадой города, сбрасывал в тесный лабиринт улиц несколько бомб и улетал.
– Прошлой ночью в Вожираре попало в жилой дом. Говорят, погибло четыре человека, среди них три женщины, – проговорил Жан де Ла Моннери, нарушив воцарившееся молчание.
В комнате наступила напряженная тишина. Прошло несколько мгновений. С улицы не доносилось ни звука, только слышно было, как неподалеку проехал фиакр.
Зигфрид снова сделал знак сыну, и тот помог ему надеть пальто, подбитое мехом; затем старик опять уселся.
Чтобы поддержать беседу, баронесса Шудлер сказала:
– Один из этих ужасных снарядов упал на трамвайный путь. Рельс изогнулся в воздухе и убил какого-то несчастного, стоявшего на тротуаре.
Неподвижно сидевший Ноэль Шудлер нахмурил брови.
Поблизости вновь протяжно завыла сирена, госпожа де Ла Моннери манерно прижала указательные пальцы к ушам и не отнимала их, пока не восстановилась тишина.
В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, и в палату вошла сиделка. Это была рослая, уже пожилая женщина с поблекшим лицом и резкими жестами.
Она зажгла свечу на ночном столике, проверила, хорошо ли задернуты занавески на окнах, потушила лампу над изголовьем.
– Не угодно ли вам, господа, спуститься в убежище? – спросила сиделка. – Оно находится здесь же, в здании. Больную нельзя еще трогать с места, врач не разрешил. Быть может, завтра…
Она вынула младенца из колыбели, завернула его в одеяло.
– Неужели я останусь одна на всем этаже? – спросила
Сиделка ответила не сразу:
– Полноте, вы должны быть спокойны и благоразумны.
– Положите ребенка вот здесь, рядом со мной, – проговорила молодая мать, поворачиваясь спиной к окну.
В ответ на это сиделка лишь прошептала: «Тише!» – и удалилась, унося младенца.
Сквозь открытую дверь роженица успела разглядеть в синеватом сумраке коридора тележки, в которых катили больных. Прошло еще несколько мгновений.
– Ноэль, я думаю, вам лучше спуститься в убежище. Не забывайте, у вас слабое сердце, – проговорила баронесса Шудлер, понижая голос и стараясь казаться спокойной.
– О, мне это ни к чему, – ответил Ноэль Шудлер. – Разве только из-за отца.
Что касается старика Зигфрида, то он даже и не старался подыскать какое-нибудь оправдание, а сразу поднялся с места и с явным нетерпением ждал, когда же его проводят в убежище.
– Ноэль не в состоянии оставаться в комнате во время воздушных тревог, – прошептала баронесса госпоже де Ла Моннери. – В такие минуты у него начинается сердечный приступ.
Члены семьи де Ла Моннери не без презрения наблюдали за тем, как суетятся Шудлеры. Испытывать страх еще можно, но показывать, что боишься, просто непозволительно!
Госпожа де Ла Моннери вынула из сумочки маленькие круглые часики.
– Жан, нам пора идти, если мы не хотим опоздать в оперу, – проговорила она, выделяя слово «опера» и подчеркивая этим, что появление дирижабля не может ничего изменить в их вечерних планах.
– Вы совершенно правы, Жюльетта, – ответил поэт.
Он застегнул пальто, глубоко вздохнул и, словно набравшись смелости, небрежно прибавил:
– Мне еще нужно заехать в клуб. Я отвезу вас в театр, а потом уеду и возвращусь ко второму акту.
– Не беспокойтесь, мой друг, не беспокойтесь, – ответила госпожа де Ла Моннери язвительным тоном, – ваш брат составит мне компанию.
Она наклонилась к дочери.
– Спасибо, что приехали, мама, – машинально проговорила роженица, ощутив на своем лбу торопливый поцелуй.
Затем к кровати подошла баронесса Шудлер. Она почувствовала, как рука молодой женщины сжала, почти стиснула ее руку; на мгновение она заколебалась, но затем решила: «В конце концов, Жаклина мне всего лишь невестка. Раз уж уходит ее мать…»
Рука больной разжалась.
– Этот Вильгельм Второй настоящий варвар, – пролепетала баронесса, пытаясь скрыть смущение.
И посетители поспешно направились к выходу: одних гнала тревога, другие торопились в театр или на тайное свидание; впереди шли женщины, поправляя булавки на шляпах, за ними, соблюдая старшинство, следовали мужчины. Затем дверь захлопнулась, наступила тишина.
Жаклина устремила взор на смутно белевшую пустую колыбель, потом перевела его на слабо освещенную ночником фотографию: она изображала молодого драгунского офицера с высоко поднятой головой. В углу рамки была прикреплена другая, маленькая фотография того же офицера – в кожаном пальто и в забрызганных грязью сапогах.