Сильный яд (Другой перевод)
Шрифт:
— А почему он захотел? — спросил Уимзи.
— Видимо, остатки религиозного воспитания. На все это было жалко смотреть. Да еще этот Эр карт, по-моему, сильно ему навредил. Эдакий ловкий семейный адвокат — вы его знаете?
— Нет.
— Эркарт в него вцепился — наверное, по указке родных. Я видел, как его влияние отравляет Фила, еще задолго до того, как начались неприятности. Может, и к лучшему, что он умер. Было бы ужасно смотреть, как он остепеняется и становится обывателем.
— И когда же это началось — когда кузен в него вцепился?
— Года два назад, может, чуть больше. Позвал его на ужин или что-то вроде того. Как только я увидел этого Эркарта, я понял, что он разрушит тело и душу Фила. Он —
— Уверен, теперь его наследие в надежных руках, — сказал Уимзи.
— Но если задуматься, как много он еще мог создать, — произнес Воген, обратив к лорду Питеру свои отчаянные, налитые кровью глаза, — то сразу хочется перерезать себе глотку, правда ведь?
Уимзи согласился.
— Кстати, — сказал он, — вы же в последний день все время были с ним, вплоть до того как он отправился к кузену. Как думаете, у него не могло быть чего-то вроде яда? Не хочу показаться жестоким, но ведь он был несчастен, и как ни ужасно предположить, что он мог…
— Нет, — сказал Воген, — нет. Клянусь, он этого не делал. Фил бы обязательно мне сказал, в те последние дни он очень доверял мне. Делился всеми мыслями. Из-за этой стервы он ужасно страдал, но он бы ни за что не ушел, не сказав мне, не попрощавшись со мной. И к тому же — почему яд? Он выбрал бы другой способ. Я мог бы ему дать…
Он сам себя оборвал и взглянул на Уимзи, но, не найдя в его лице ничего кроме внимания и участия, продолжил:
— Мы говорили с ним о лекарствах — гиосцин, веронал и тому подобное. Он сказал: «Райленд, если я когда-нибудь решу уйти, ты укажешь мне путь». И я бы указал — если б он захотел. Но мышьяк! Думаете, Филипп, который обожал красоту, выбрал бы мышьяк, это орудие провинциальных отравителей? Это совершенно исключено.
— Да, не самый изысканный вариант, — согласился Уимзи.
— Смотрите, — прохрипел Воген, который все это время запивал икру порядочным количеством бренди и все больше расходился, — вот, посмотрите!
Он достал из нагрудного кармана небольшую бутылочку.
— Это я припас до тех пор, пока не закончу редактировать книги Фила. Я всегда ношу ее с собой — это утешает. Успокаивает. Классика: уйти через ворота из слоновой кости — меня же воспитали на классике. Эти подняли бы меня на смех — не говорите им, что я вам сказал, — надо же, до сих пор помню: tendebantque manus ripae ulterioris amore, ulterioris amore. [46] Как же там было… души, как осенняя листва, пластами устилали лесные Валамброзские ручьи… [47] а, нет, это Мильтон… amorioris ultore… ultoriore… черт! бедный Фил!
46
«И простирали руки с любовью на берег противный». Вергилий, «Энеида», книга VI. Перевод с лат. И. Шершеневич. Именно эту строку цитирует в своей лекции о природе поэзии английский филолог Э.С. Бредли («Поэзия ради поэзии»). Ежегодная вступительная лекция была прочитана Бредли 5 июня 1901 года в Оксфорде и опубликована в том же году.
47
Неточная цитата из «Потерянного рая» Дж. Мильтона (книга I):
… Но, боль превозмогая, он достиг Пучины серной, с края возопив К бойцам, валяющимся, как листва Осенняя, устлавшая пластами Лесные Валамброзские ручьи, Текущие под сенью темных крон Дубравы Этрурийской…Мистер Воген разрыдался и нежно погладил бутылочку.
Уимзи, у которого от шума разрывалась голова и в ушах гудело, будто он сидел в машинном отделении, осторожно поднялся и отошел. Кто-то затянул венгерскую песню, плита уже раскалилась добела. Жестом он дал понять Марджори, что с него хватит. Она сидела в углу в окружении нескольких мужчин. Один из них, видимо, читал ей собственные стихи, придвинувшись к ее уху вплотную, другой же под одобрительные возгласы остальных что-то рисовал на обратной стороне конверта. Весь этот шум сбивал певицу, которая в конце концов остановилась посреди такта и в бешенстве закричала:
— Сколько можно! Все галдят! Прерывают! Это невыносимо! Я сама себя не слышу! Прекратите! Я начну с самого начала.
Марджори вскочила с места, извиняясь.
— Я такая бессовестная — извините, Нина, что плохо слежу за вашим зверинцем, — мы совершенно несносны. Мария, простите, я сегодня не в духе. Наверное, лучше заберу Питера и сбегу. Заходите ко мне как-нибудь, дорогая моя, и спойте, когда мне будет получше и я свободнее смогу с вами разговаривать. Спокойной ночи, Нина, было ужасно весело, а вы, Борис, знайте — это лучшее из всего, что вы написали, правда, я не все расслышала. Питер, объясни всем, что я сегодня совсем не в настроении, и забери меня отсюда.
— Чистая правда, — отозвался Уимзи, — сами понимаете, нервы, так что какие уж тут манеры.
— Манеры, — неожиданно взревел бородатый господин, — это буржуазно!
— Полностью с вами согласен, — сказал Уимзи. — Та еще дрянь, одни бессмысленные ограничения. Пойдемте, Марджори, или мы скоро докатимся до вежливости.
— Значит, так, я начну опять с самого начала, — объявила певица.
— Фух! — выдохнул Уимзи уже на лестнице.
— И не говорите. По-моему, я просто святая, что все это выношу. Зато вы встретились с Богеном. Скажите, забавный экземпляр, такой тюфяк?
— Да. Но думаю, он не мог убить Бойза. Мне нужно было на него посмотреть, чтобы убедиться. Куда дальше?
— Попробуем заехать к Джои Тримблсу. Там обосновалась вся оппозиция.
Джои Тримбле занимал мастерскую над конюшнями. Внутри была такая же толпа, такой же дым, такая же селедка и еще больше выпивки, духоты и болтовни. А в придачу — слепящий электрический свет, граммофон, пять собак и резкий запах масляной краски. Ожидали Сильвию Марриот. Уимзи сам не заметил, как его втянули в дискуссию о свободной любви, Д.Г. Лоуренсе, похотливой природе ханжества и аморальности длинных юбок. Однако вскоре он был спасен появлением мужеподобной дамы средних лет со зловещей улыбкой и колодой карт, которая тут же принялась предсказывать всем судьбу. Вокруг нее уже столпились гости, и в этот момент вошла девушка и объявила, что Сильвия подвернула лодыжку и не приедет. Все с сочувствием протянули: «Бедняжка, какая жалость!» — и мгновенно о ней забыли.
— Удерем по-тихому, не прощаясь, — сказала Марджори. — Никто не заметит. Нам повезло, что Сильвия подвернула лодыжку, — так мы точно застанем ее дома, и она никуда от нас не денется. Иногда мне хочется, чтобы они все себе что-нибудь подвернули. Притом что вообще-то работы у них отличные. Даже у тех, кого мы видели у Кропотки. Подумать только, когда-то и мне все это нравилось.
— Мы с вами стареем, — сказал Уимзи. — Простите за грубость. Знаете, Марджори, мне ведь скоро будет сорок.