Силы ужаса: эссе об отвращении
Шрифт:
В противоположность тому, что входит в рот и питает, то, что выходит из тела, из его пор, из его отверстий, маркирует бесконечность чистого тела и заслуживает падения. Фекальные продукты обозначают, в каком-то смысле, то, что недостаточно отделить тело в процессе постоянной потери, чтобы достичь автономного состояния, отдельного от смешения, повреждений и гноя, которое ему сопутствует. Только ценой этой потери тело становится чистым. Психоанализ хорошо рассмотрел тот факт, что анальные испражнения являются первым материальным отделением, контролируемым человеком. Он также расшифровал, в этом точном непринятии, повторение, починенное доминанте более древнего отделения (с материнским телом), таким образом, как условие деления (верх-низ), корректности, различия, возобновления, короче, как условие операций, поддерживающих символичность. [135] Рассмотренные нами составляющие определений библейского низменного, пищевого и речевого, о которых пронзительно говорит Исайя (6,5) — «я — человек с нечистыми губами», — часто выходят
135
См.: Клейн М. Необходимость формирования символа в развитии своего «я», в Essais de psychanalyse, Payot. 1968.
Но именно труп — так же как деньги или золотой телец, только в более абстрактной манере — обеспечивает отвратительное отбросов в библейском тексте. Гниющее тело, без жизни, полностью представляющее собой отбросы, мутный элемент между жизненным и неорганическим, кишение переходов из состояния в состояние, неотделяемый дубликат человечества, жизнь которого смешивается с символическим: труп — это фундаментальное загрязнение. Тело без души, не-тело, мутная материя, оно должно подлежать исключению из такой территории, как слово Бога. Не будучи всегда нечистым, труп — это «проклятие Элоима» (Второзаконие 21,22): он не может быть выставлен (напоказ), но тотчас же должен быть закопан, чтобы не загрязнять божественную землю. Ассоциируемый тем временем с экскрементами, и с этой точки зрения нечистый ('erwat da bar, Второзаконие 24,1), труп, более того, является тем понятием, по которому понятие нечистоты скользит к определению низменного и/или запрета, to'ebah. Другими словами, если оно — отбросы, материя перехода, смешения, труп является всегда оборотной стороной духовного, символического, божественного закона. Нечистые животные становятся более нечистыми, умерев (Левит, 11,20–40), надо избегать контакта с их трупами. Человеческий труп — источник нечистого и его не должно трогать (Числа 19,14). Похоронить — это вид очищения: «И дом Израилев семь месяцев будет хоронить их, чтобы очистить землю (от Гога и его людей)» (Иезекииль 39,12).
Любители трупов, подсознательные обожатели тела без души будут тогда по преимуществу представителями враждебных религий, отмеченными их культами убийства. В этих языческих культах распространён невосполняемый долг по отношению к матери-природе, от которой нас отделяет запрет слова яхвиста: «И когда скажут вам: „обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям, к шептунам и чревовещателям“, тогда отвечайте: „Не должен ли народ обращаться к своему Богу? Спрашивают ли у мёртвых о живых?“» (Исайя 8,9). Или ещё: «Они сидят в гробах и ночуют в пещерах, едят свиное мясо, и мерзкое варево в сосудах у них» (Исайя 65,4).
Культ трупа, с одной стороны, потребление мясной неподобающей пищи, с другой стороны: вот две категории низменного, которые провоцируют божественное проклятие и дают знак с двух сторон цепи запретов, окружающей библейский текст, которая имеет последствие, как мы это уже высказали, в виде гаммы сексуальных или моральных запретов.
Вместе с табу на труп набор библейских запретов приходит к тому моменту, откуда мы начали. Мы помним, что пищевые табу были провозглашены после жертвоприношения, совершённого Ноем для Бога, и что в течение всей книги Левит, в частности, запреты соотносились с моментами требования жертвы. Две логические линии, пересекающие библейский текст, чтобы соединиться в момент жертвоприношения или исчезнуть потом, линии жертвы и низменного, показывают по-настоящему свою взаимозависимость в момент, когда труп превращается из объекта культа в объект низменного. Табу проявляется тут как противовес жертвоприношению. Усиление системы запретов (пищевых или других) всё более завоёвывает духовную сцену, чтобы создать настоящий символический контракт с Богом. Лучше запретить, чем убивать: таков урок этой пролиферации библейского низменного. Отделение и в то же время союз: табу и жертвоприношение участвуют в этой логике устанавливающегося символического порядка.
Но мы настаиваем на том, что различает эти два движения помимо их схожести. Убитый объект, от которого я отделяюсь посредством жертвоприношения, если он меня связывает с Богом, представляется в самый момент своей деструкции как желанный, чарующий, священный. Убитый меня порабощает и подчиняет жертве. Наоборот, отвратительный объект, от которого я отделяюсь посредством определения низменного, уверяет меня в чистом и святом законе, и в то же время мне отвратителен, отторгается от меня, отделяется. Отвратительное вырывает меня из области недифференцированного и подчиняет меня системе. Низменное в сумме — это реплика на священное, его опустошение, его конец. Библейский текст сберегает жертву, в частности человеческую: Исаак не будет отдан Богу. Если иудаизм остаётся религией в результате утерянного акта жертвоприношения, то это для того, чтобы установить метафорическую вертикаль отношения — служителя культа с Одним Единственным, фундамент этих отношений закреплён значительным развёртыванием запретов, замещающих жертву
В противоположность полученной интерпретации Рене Жирар утверждает, что христианская религия порывает с жертвой как условием священного и социального контракта. Христос, далёкий от того, чтобы быть козлом отпущения, как будто бы на самом деле сам предаёт себя смерти-воскресению, которая заставляет грех пасть на всех членов общества и на каждого персонально, а не избавляет их от греха, но готовит их таким образом к (фантазматическому?) обществу без насилия. [136] Как бы мы ни относились к этому утверждению, одна вещь ясна: Библия, в частности, посредством инстанции низменного, начинает преодоление жертвенной концепции социального и/или символического контракта. Ты не только не убьёшь, но ты ничто не сможешь посвятить в жертву без соблюдения правил и запретов. Левит, 10 вводит благодаря этой очевидности все регламентации пищевых табу. Закон чистоты и святости, который следует, это то, что замещает жертвоприношение.
136
Жирар Р. Вещи, спрятанные сначала мира.
Что же означает этот Закон, спрашивает такой светский человек, каким мы с вами являемся. Это то, что ограничивает жертвоприношение. Закон, то есть то, что сдерживает желание убийства, это таксономия. Даже если убийца только после изгнания (в соответствии с предшествующими племенными регламентами) становится тем объектом священного закона, который делает из убийства человека грех для Израиля и устанавливает закон изгнания, идея убийства сама по себе как оскорбление Бога присутствует на всём протяжении библейского текста. «Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека» (Бытие 9,6); «Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить; ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего её» (Числа 35,33).
Пульсирование смерти не совсем исчезает с этим регламентом. Заторможённое, оно перемещается и создаёт свою логику… Если низменное является дубликатом моего символического существа, «я» таким образом гетерогенно, чисто и нечисто, и в таком качестве всегда потенциально осуждаемо. Субъект, я подвергаюсь с самого начала преследованию как мести. Бесконечное сцепление изгнаний и притеснений, отделений и их замен, низменных и неумолимых, связывается, наконец, воедино. Система определений низменного приводит в движение машину преследования, где я занимаю место жертвы, чтобы оправдать очищение, которое меня отделит от этого места, как от любого другого, от всех других. Мать и смерть, униженные, выброшенные, строят по-тихому машину преследующую и предназначенную для жертвы, но ценой этого Я становится субъектом Символического как Другой — субъектом Отвратительного. «Вы будете святы и освящены, отделены от народов мира и от их низменного» (Мекилта на «А вы будете у меня царством священников и народом святым», Исход 19)
…Qui Tollis Peccata Mundi
Выдрессировать человечество таким образом, чтобы оно стало противоречием собственному существованию, искусством самоосквернения, патологическим стремлением ко лжи, отторжением и презрением ко всем хорошим и правильным инстинктам!.. Я называю христианство… несмываемым позорным пятном человечества…
Послание Христа отличается (и, как мы знаем, этим добивается эффекта) очень зрелищными приемами, может быть, внешними, но шокирующими — отменой пищевых запретов, совместной трапезой с язычниками, разговорами и рукопожатиями с прокаженными, а также своей властью над нечестивыми. Все это не стоит рассматривать как просто анекдотические или эмпирические характеристики или как сильнодействующие в полемике с иудаизмом инсценировки. Речь идет о новом установлении различия, таком установлении, при котором возникает совершенно другая система смысла и, следовательно, совершенно другой говорящий субъект. Существенная черта этих евангельских положений или рассказов — отвращение более не является внешним. Непрерывное, оно — изнутри. Угрожающее, оно не закрепляется, а поглощается в слове. Неприемлемое, оно упорствует через установление зависимости по отношению к Богу самого говорящего, уже внутренне раздвоенного, который как раз говорением не прекращает освобождаться от отвращения.
Эта интериоризация отвращения, до своего преодоления успением христовой субъективности в Троице, исподволь формулируется как уловка, как бы принимая эстафету от ветхозаветных рассуждений о мерзости, правда, изменяя их порядок. Речь идет об орализации: Новый Завет, прежде чем распространить дихотомию непорочного/порочного на дихотомию снаружи/внутри, попытается исправить и оправдать ее.
Притча, открывающая эту новую логику, представлена в тексте Евангелия от Матфея, 15 и Марка, 8. Убедившись в показной (чересчур оральной?) вере фарисеев («Люди сии чтут Меня устами; сердце же их далеко отстоит от Меня», Мк. 7, 6), Иисус изрекает: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека; но то что выходит из уст, оскверняет человека» (Мф. 15, 11) и «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека» (Мк. 7,15).