Симфонии
Шрифт:
Из листьев мелькал ее бархатный клобучок.
Скоро за одной монашкой показались и другие, и целая вереница монашек, беличек, белиц и отроковиц потянулась на призывный звон.
А березки грустно шумели и сквозили вечно-бледной, осенней бирюзой.
Когда уже все прошли в собор и среди березок перестали мелькать и монашки, и белички, и юницы, и отроковицы, показался он, точно весь сотканный из воздуха.
Она сказала: «Безумие, призрак — опять, вот опять».
Он стоял
Он закрывал свои очи.
Стоял усмиренный — неподвижный.
Высоко вздымалась его взволнованная грудь.
Солнечный шелк волос, терзаемый ветром, бушевал сияющими прядями вокруг сквозного, жемчужного лица.
Так он замирал, осыпанный листьями — золотыми пролетающими временами.
Два листочка запутались в его бороде, когда он поднял разведенные руки ладонями вверх, и голосом, вздоху подобным, призывно звал от времени:
«Довольно!
Скоро все облетит — пролетит.
Времена засохли. Шелестят, как свиток: времена, как и свиток, свиваются.
Пора!
Потому что все пролетит и угаснет золотое время.
Здравствуй, здравствуй!
Это я вернулся сказать о воскресении, потому что мы воскреснем и увидимся там».
В небо плыло пепельное облачко.
Она с ужасом видела край облачка сквозь его вверх ладонями воздетые руки.
Медленно шел вдоль березок.
Впереди него сыпались красные, яркие листья. И сзади сыпались тоже.
Словно он был занавешен голубой, вечно пролетающей порфирой, испещренной красным золотом свеянных листьев.
Это был вечный водопад времен.
Она шептала: «Здравствуй, здравствуй, — ты, как прежде, вернулся: мир не беспеременен».
Она вышла из кельи и пошла вслед за странником.
Они шли.
Ничто их не касалось. И никто их не задерживал.
Он подвел ее к безвестной могилке на верху многогребенном, песчаном, и сказал ей, улыбаясь, будто спрашивая о чем-то: «Смотри: ведь могила пуста».
На высоких, красных, песчаных холмах собрались богомольцы.
Там воздвигали распятие.
Неизвестный священнослужитель, точно весь сотканный из воздуха, стоял в золотой, бирюзой отливающей рясе.
Тая, ряса сливалась с небом.
Простирал свою руку в бледно-бирюзовый, далекий мир.
Бледно-бирюзовый, далекий мир отливал янтарно-золотым.
Все было охвачено жидкими сквозными янтарями и пропитано ими.
Жидкие янтари подернулись огненным золотом.
Становились гуще, искристей.
Богомольцы в белых рубахах, простоволосые, стояли с восковыми, медовыми, мягкоистекающими свечами.
Неизвестный священнослужитель поставил на стол деревянную миску со святою водою; он опустил в воду пучок спелых ржаных колосьев.
Колосом окропил сосновые дали.
Простирал свои руки в бледно-бирюзовый мир: бледно-бирюзовый мир отливал янтарно-золотым.
«Господи, мир созрел, как эти колосья: ей, гряди Господи.
Господи!
Среди лесов воздвиг я молельню мою: на песчаных холмах водрузил я распятие.
Ей гряди, Господи!»
Все было охвачено жидкими сквозными янтарями и пропитано ими.
Янтари подернулись красным золотом: становились гуще, искристей.
Неизвестный священнослужитель взял серп и серпом налагал крестные знаки во все стороны:
«Украсьте, украсьте цветами великую церковь мира, вы — миряне, и вы — церковники.
Орари ваши — сердца — возносите, диаконы светослужения.
Горе имеем сердца».
На высоких, песчаных, красных холмах он стоял, предаваясь молитве.
Воздвигал в ветер крестное знамение.
Голосом, вздоху подобным, призывал жнецов на жатву свою.
«Се грядет земной иерей, из блистанья серпов сотканный.
Се грядет земной жених, из свещного действа в полях рожденный.
Ты, жених, гряди к могилкам нашим, постучи в гробовую нашу плиту.
Из далекой страны загробной облеки нас жизнью и солнцем.
Мы встретим тебя, иерей наш, колосом, колосом, колосом.
Колосись в души наши.
Ибо мы — твои нивы: нивы, нивы, созревшие нивы.
Ей, гряди, жнец нивный».
Бирюзовая риза истаяла. Она сливалась с небом, отливая жемчугами.
Белое лицо, омытое шелковым золотом, синими удивленными очами глядело на богомольцев, будто солнечное облако с двумя просветами лазури.
Над ними простерлись две его руки — два его снежных обрывка.
И богомольцам казалось, что это — не странник, а далекое облако, не риза — а вышина.
Все пали ниц.
Голос странника, как призывной трезвон, еще раздавался над ними из далеких пространств:
«Риза моя — воздушная, золотая.
Горизонт так янтарен».
Но это свистал ветерок, и богомольцы были одни.
Над ними было небо.
Там застыло солнечное облако с двумя просветами лазури.
Мюнхен. 1906 года
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВОЛНЕНИЯ СТРАСТИ
СЛЕЗЫ РОСНЫЕ
Было тепло и бело.
Кто-то свеивал с крыш метельную лилию: бросал из нее мерцающие крестики, звезды.
Он плясал на одинокой трубе над улицей.
Это был снежный шут.
Зазвенел ледяным бубенцом и просил:
«Воскресни, метелица».