Синай и Палестина. Из путевых заметок 1865 года
Шрифт:
26 января мы тронулись в путь в семь часов утра. От уади (долины) Уардан равнина перерезывается песчаными и известковыми холмами; аравийский сланец блестит по всей степи; море видно только по временам. Несколько воронов и какие-то две птички пепельного цвета пронеслись над нашими головами; кроме того, на песке видны следы мелких птиц, зверьков, средней величины ящериц и змей. В четыре часа мы стали на ночлег в уади Хуара. Здесь есть источник горько-соленой воды, накопляющейся в углублении из известкового шпата. Это самая негодная для употребления вода на всем Синайском полуострове; ее не пьют даже верблюды. Неподалеку от источника растут куст пальмы, несколько чахлых тамариндов и колючее растение кхаркад (Peganum retusum). По мнению Буркхардта, это место есть библейская Мерра.
27 января, отправившись в путь в половине восьмого, мы вскоре вошли в уади Кхарандель. Здесь полагают упоминаемый в книге Исхода Элим, где израильтяне нашли двенадцать источников и семьдесят пальм. В настоящее время здесь находится несколько скудных природных артезианских колодцев; их можно заметить по влажности песка; в этом песке вырывают ямку, в которой и накопляется солоноватая вода, охотно употребляемая верблюдами. В глубине долины есть более пресный источник, водой которого арабы запасаются обыкновенно на дальнейший путь. Уади Кхарандель представляет самый большой оазис на всем пути от Каира до Синая; растительность тянется здесь версты на две. При входе в долину красиво раскидываются три пальмовые дерева и несколько таких же кустов; затем во всем оазисе видны только кудрявые кусты тарфы (tamarix mannifera) и расползается по земле около пальм уже известный нам кхаркад. Этими тремя видами и ограничивается флора оазиса.
В двух с половиной часах отсюда мы снова проехали через небольшой оазис уади Усэит, в котором видели несколько пальм и кусты тарфы; на почве – засохшие следы проливного дождя. В часе с четвертью отсюда начинается широкая и бесплодная уади Куэсиег. При входе в нее видна двойная вершина горы Сербат-эль-Джемели, которая по мере углубления в долину скрывается. Долина поворачивает мало-помалу на восток. Днем дул свежий ветерок. В четыре часа тридцать минут мы стали на ночлег в уади Хумр. От уади Кхарандель израильтяне поворотили к берегу моря и после остановки там двинулись вправо от нашего пути, в уади Мокатеб, знаменитую своими синайскими надписями, от которых она и получила свое название, значащее в переводе: «писаная долина». Это библейская Синайская пустыня.
28 января мы тронулись с места в семь часов тридцать минут. Здесь окружающая пустыня принимает все более неотрадный вид. Всюду горы, песок, угловатые камни и больше ничего. Появляется, впрочем, еще весьма колючий и деревянистый бурьян; верблюды с жадностью обрывают каждый куст, отчего переход замедляется. На песке видны следы змей огромных размеров (аспидов – vip`eres – которые преимущественно здесь водятся). В четыре часа тридцать минут мы прибыли в уади Эль-Насэб, где и остановились на ночлег.
29 января, снявшись в семь часов, мы чрез полчаса вошли в широкую и ровную долину Кхамили, обставленную с обеих сторон высокими отвесными гранитными утесами. Бурьян становится обильнее; является вид его с острыми, жесткими, в вершок [2] , иглами, составляющий любимую пищу верблюдов. В уади Барак встречаются следы множества змей, скорпионов, тарантулов; видели также несколько птичек, которых макушка головы и гузка белые, остальное черное; при нашем приближении пробежал заяц и несколько куропаток взбежало на скалы. Две арабские женщины пасли небольшое стадо вислоухих и тощих коз. В этой же долине мы проехали мимо двух арабских кладбищ. Свежие могилы забросаны иглистыми ветвями сэйяля, в защиту, вероятно, от диких зверей; на старых воткнуты стоймя камни и на некоторых навиты пучки бурьяна. Кругом голые, обожженные солнцем утесы без малейшего признака растительности. На дне долины довольно бурьяна и колючих деревьев, дающих аравийскую камедь и называемых арабами сэйяль. По песку стелется какое-то мертво-бледное растение, производящее отвратительно горького вкуса плоды, видом похожие на большие яблоки бледного цвета. Их не едят даже верблюды. За полчаса от входа в долину Хэнэ, высоко в утесах, – ключ сносной воды. Почва в уади Кхамили ровная, твердопесчаная; в уади Барак путь поднимается в гору по угловатым камням и поэтому труден и неприятен. Невдалеке от вершины горы Лебау мы стали на ночлег в долине Хэнэ.
2
Вершок – русская мера длины, равная 4,4 см.
30 января солнце уже сильно палило, когда мы в половине восьмого снова отправились в путь и, перевалясь чрез вершину горы Лебау, спустились в долину того же названия, прошли через уади Барег, уади Акхадар и вступили в уади Эльшейх. При входе в последнюю исследователи библейской старины предполагают Рэфидим, где Моисей извлек воду из утеса ударом жезла. И теперь есть тут источник хорошей воды, вытекающий из скалы. Здесь большая часть арабов, нас провожавших, ушла в горы, к своим семьям. Мы остались с стариком шейхом и двумя мальчиками и, сделав трудный переход чрез горы, остановились в виду синайской группы в четыре часа тридцать минут. Недалеко кочевала семья шейха, который принес нам яиц и крошечного козленка. После ежедневной рисовой каши, тапиоки и дряблого картофеля мы были очень рады свежим припасам. Ночь была против ожидания теплее обыкновенного.
31 января мы прошли чрез долину Солаф, где уже чаще виднеются пасущиеся стада и кочующие бедуины, чаще встречаются источники пресной воды и зеленеющая почва. Здесь нам предстоял весьма трудный переход через узкое ущелье, над обрывами в пропасти и по грудам чрезвычайно угловатых камней, Накб-Гауа («путь ветров»), в глубине которого есть три источника, из которых один годный для питья. Отсюда впервые глазам путешественника представляется священная гора во всей ее дикой и величественной красоте. При выходе из ущелья начинается широкая долина Эр-Рагах, идущая покато до самого синайского монастыря. В этой долине стояли станом израильтяне во время пребывания Моисея на Синае. Здесь перед нашими удивленными взорами развернулась дивная панорама. Две цепи высоких вулканических гор тянутся параллельно на огромном пространстве, потом соединяются вместе, образуя род бесконечного амфитеатра. Между этими скалами – широкая зеленая равнина, которая, возвышаясь постепенно, проходит в самую глубь амфитеатра. На правой оконечности этой равнины, у самого подножья горы Джебель-Муса, стоит монастырь, подобно крепости.
В двенадцать часов тридцать минут пополудни мы подошли к самому монастырю. Нас заметили оттуда, как только мы показались вверху долины, которая постоянно спускается до самого монастырского ущелья, и при нашем приближении выкинули монастырский флаг с изображением агнца. Когда мы подъехали под стены, то на восточной стороне, вверху, открылось большое окно, защищенное деревянным навесом. В окне сидело несколько монахов, между которыми был эконом отец Геннадий – род интенданта монастыря по своим обязанностям и кругу действий. Собственно говоря, он первое лицо в монастыре, ибо на долю настоятеля оставлена исключительно духовная власть.
Отец Геннадий говорит бойко по-русски, но с акцентом, свойственным русским евреям, которых отец эконом напоминает тоже манерами и чертами лица. Вообще, на грека он не похож. К нам спустили железный крюк, на который мы привесили письмо, полученное нами от настоятеля греческого монастыря (Джуваниэ) в Каире, и его подняли кверху. Отец Геннадий прочитал его и ушел. Он заставил нас довольно долго дожидаться резолюции и наконец, не торопясь, спустился вниз и велел поднимать известным уже нам крюком вещи наши кверху. Несмотря на то, что в письме значился сан моего товарища, имевшего от патриарха Александрийского благословение на совершение богослужения в Синайском Екатерининском монастыре, о чем в письме также было прописано, отец Геннадий оказался человеком малоприветливым – он едва нам поклонился, а на мой вопрос: где он выучился так хорошо говорить по-русски, отвечал сухо: «Не знаю».
Это нас задело за живое, и я напомнил отцу Геннадию, что монастырь, в котором мы ищем приюта после долгого и утомительного пути, получает огромные пособия из России, и что, помимо этого, не имея иного пристанища и не рассчитывая на гостеприимство даровое, которым никто из русских в монастыре не пользуется, мы считали себя вправе ожидать более радушного приема от наших единоверцев. Я прибавил к этом у, что не верил рассказам русских поклонников, возвратившихся с Синая и встреченных мною в Каире, о весьма презрительном с ними обращении в монастыре, но теперь собственным опытом убедился, что жалобы поклонников были справедливы; а это побуждает меня заявить о подобной несправедливости в первом русском консульстве и огласить также по возвращении в Россию.