Синдром Феникса
Шрифт:
— Мушков?
— Не вспоминаете?
— Нет… А где я нахожусь?
— Город Чихов, Московская область.
— Чихов, Чихов… Я что-то предпринимал, чтобы вспомнить, кто я?
— Да не особенно…
И долго они еще разговаривали. Татьяна рассказала Гоше, каким он был сначала и каким потом. Факт воровства не скрыла, выразив надежду, что это случайность, которая никогда не повторится. Хорошо хоть деньги вернул. Футболистом еще побыл короткое время в местной команде и успешно, но успехи быстро сошли на нет.
О том, как Гоша собирался закончить короткую футбольную карьеру
Гоша становился все печальнее, все задумчивее.
— А привычки проявились какие-то? Мне вот кажется, что я курить хочу. Я курил?
— Да нет почти, — рискнула Татьяна. — Попробовали и бросили.
— И правильно. Гадость. Да… Неприятно…
— Ничего, — утешила Татьяна. — Понемногу все вспомнится. Вам только от огня подальше. А то что получается: вы вспоминаете, вспоминаете, начинаете опять человеком становиться… То есть вы и так человек, но вы понимаете, да? И вдруг — хлоп — и снова полный ноль.
— Да нет, не ноль, — не согласился Гоша. — Если бы ноль, была бы пустота.
— А у вас что?
— Давит что-то, — Гоша приложил руку к груди.
— Это вы легкие обожгли, — сказала Татьяна. — Или еще при стенокардии так бывает, у моего папы так было. К врачу бы сходить. Мы, кстати, ходили уже к одному. К психиатру. Дельный человек. Думаю, еще бы вам к нему надо — пусть сравнит.
— Пусть, — кивнул Гоша, которого слово “психиатр” ничуть не оскорбило, не то что Гошу прежнего. — А давит, Татьяна, не знаю, как по отчеству…
— Да мы так обращались. Таня — Гоша.
— Почему Гоша?
— Ну, решили так. Что давит-то?
— Давит какое-то… воспоминание, что ли… Но такое, которое я не могу вспомнить… Не знаю, как объяснить…
— Поняла, — догадалась Татьяна. — Это все равно как помнишь, будто что-то забыл, а что именно забыл — не помнишь.
— Да. Ощущение, что я обязан вспомнить что-то очень важное… Очень…
— Хорошее?
— Не уверен, — признался Гоша.
На другой день Татьяна и Георгий (она стеснялась почему-то теперь называть его Гошей) пришли на прием к психиатру Кобеницыну.
Тот был рад видеть интересного пациента.
— Как ваши дела?
— Плохо, — ответила за Георгия Татьяна. — Только начал в себя приходить — случился пожар, опять память отшибло.
— Надо же! — невольно обрадовался Кобеницын такому занятному обстоятельству, но тут же сделал серьезное профессиональное лицо. — Значит, огонь вам противопоказан!
— Да мы уж и сами поняли… — сказала Татьяна.
— А с общей памятью как сейчас? — спросил Кобеницын Георгия. — Не касательно вашей личности, а окружающего мира? Прошлый раз вы оперировали ограниченным набором бытовых понятий. Как сейчас? Кругозор не расширился?
— Не могу оценить: не помню, каким он был раньше.
— Это верно. Ну, к примеру: что такое… — Кобеницын подумал, чем бы озадачить для начала. И выдал из своей области, но доступное и другим образованным людям: — Что такое экстраверт?
— Человек, открытый отношениям с другими людьми. А интроверт, наоборот, закрытый человек, — легко и спокойно ответил
— Надо же, — покачала головой Татьяна. — Первый раз такие слова слышу. Интересно, а я-то кто?
Кобеницын усмехнулся:
— Сам о себе человек не всегда правильного мнения.
Татьяна возразила:
— А кто же тогда правильного? Я просто не пойму, как можно определить? Открытый — закрытый… А если я для одних открытая, а для других закрытая?
— Это тонкости, мы о другом.
И он продолжил беседу с Георгием.
Довольно быстро выяснилось, что Георгий обладает кругозором, намного шире среднего. Разбирается в политике, как внутренней, так и международной, в общественной жизни, в спорте. А также в литературе и искусстве — назвал имена художников Репина, Левитана и Дали и довольно много писателей из школьной программы и даже современных, о которых психиатр и слыхом не слыхивал. Он знал все, о чем спрашивал Кобеницын, и явно мог бы сказать больше, если бы Кобеницын спросил, но врача ограничивал собственный кругозор, имевший ощутимые пределы из-за молодости и специализации, на которую он потратил годы учебы и практики.
Тем не менее Кобеницын копнул вглубь, пытаясь понять, что Георгию известно лучше, что ему ближе, и исходя из этого определить, приблизительно, его профессию или род занятий.
— В автомобилях разбираетесь? Карбюратор от инжектора отличите?
— В общих чертах.
— Финансы? — наугад спрашивал Кобеницын. — Сальдо, баланс, авизо, кредит, депозит, — перечислял он, сам не понимая значения половины слов.
— Сомневаюсь.
— Компьютеры? Софт, драйвера, инсталляция, утилиты, — пугал он Георгия теми терминами, которыми морочил его три дня назад юный и самоуверенный спец, вызванный для починки кобеницынского старенького компьютера и цедивший эти слова с убежденностью, что не знать их может только детсадовский малец (это Кобеницына, конечно, уязвило, вот он мимолетно и отыгрался на другом — впрочем, без злорадства).
— Слышал что-то.
Кобеницын спрашивал долго, составляя список и отмечая отрицательные ответы минусами, неопределенные галочками и более или менее утвердительные — крестиками. Все крестики оказались проставленными возле областей, которые, к сожалению, не позволяли идентифицировать профессиональную принадлежность Георгия, так как в этих областях каждый человек считает себя знатоком, то есть: политика (особенно внешняя), спорт, телевидение, здравоохранение. Георгий знал обо всем понемногу, но вразброс, отрывочно, без системы.
— Между прочим, — сказала Татьяна, — он когда болел, он во сне на немецком языке свободно говорил. И на английском, кажется.
— Так-так-так! — оживился Кобеницын. — А ну-ка, попробуйте!
— Ихь хайсе… Штрассе… Шпацирен… — неуверенно сказал Георгий.
— Так! А по-английски?
— Ай хангри… Еллоу субмарин…
— Во сне у тебя гораздо складнее получалось! — заметила Татьяна.
— Объясню! — воскликнул Кобеницын торопливо, словно опасался, что объяснит кто-то другой. — Мы за свою жизнь получаем огромное количество информации, но она хранится в пассивной памяти! То есть мы не помним того, что знаем!