Синеокая Тиверь
Шрифт:
– Кони и возы приготовлены? – спросил челядника.
– Приготовлены, княже. Походная скитница – тоже.
– Скажи воеводе Стодорке, пусть зайдет ко мне.
С тех пор как Вепр отрекся от высокого звания воеводы в княжеской дружине, его место занял Стодорка, может, не такой отважный, зато сообразительный. Этот не полезет на рожон, этот сначала подумает, потом скажет, сперва взвесит, потом сделает. А все же было бы лучше, если бы его сообразительность соединилась с отвагой Вепра. Было бы у князя больше уверенности в том, что он не один стоит на страже Тиверской земли.
– Звал, княже?
– Да. Уезжаю на полюдье, Стодорка. В тереме оставляю Малку, а в остроге – тебя. Будь бдительным и твердым, ни на пядь не отступай от порядков, что я ввел ради спокойствия, тем паче в дни торгов и больших праздников.
– Так долго собираешься задержаться на полюдье?
– Почему – долго?
– Ты же говоришь: и больших праздников. А большие праздники скоро не предвидятся.
– Всякое может случиться. Чтобы не задерживаться, едем тремя валками, во все концы земли нашей: Власт – на север, Бортник – на юг, я – на запад. На тебя оставляю соседние с Черном общины и сам Черн. Из города не отлучайся, вместо себя посылай верных людей, но постарайся, чтобы до коляды правежи были и в скитнице, и в житнице. Без этого наши намерения не сбудутся.
– Хорошо, княже, сделаю, как велишь. Только не понимаю, чем ты встревожен, чего опасаешься? Почему говоришь об осторожности?
Волот смотрел на него изучающе.
– Причин для опасения, может, и нет, а для тревоги есть, воевода. Не забывай, Вепр ушел от нас в гневе и кровно обиженным, а он обид не забывает.
– Думаешь, может нагрянуть сюда?
– Сам не посмеет прийти, а ромеев привести может.
Видно было: Стодорка не совсем верит тому, что слышит.
– Неужели так?
– Да, воевода, так. Раздор пошел между нами, а где раздор, там всего ожидать нужно.
– Так, может, не стоит тебе ехать на полюдье? Может, мне поехать?
– Нет, поеду сам. Должен передать сыну эту науку – как княжить над людьми.
Дорога стелилась коню под ноги твердая, но земля еще не промерзла. Да и в воздухе не чувствовалось приближения зимы. Была та прохладная, но не холодная пора, когда не только на возу, но и в седле чувствуешь себя вольготно и привольно. Как приятно бодрит свежесть околиц, если бы не возы и необходимость держать их, отпустил бы повод, припал к луке да и погнал Серого от долины к холму, от холма к долине. Звенит от грохота и стука колес не только округа, звенит и сердце, отзывается на зычное ржание коня не только успокоенная на ночь даль, отзывается молодецкое естество человеческое.
– Что, Богданко, – говорит, словно подслушав мысли сына, князь, – не разучился держаться в седле? Мог бы погнать Серого во всю прыть и не упасть под копыта?
– Мог бы, отец, – улыбнулся сын и весело сверкнул глазами. – Даже хочется этого. Чувствуешь, какой звонкий воздух, как утоптана дорога для такого полета!
– Будет их у тебя еще много – и торных и нетореных дорог, – удовлетворенно коснулся плеча сына князь. – Обвыкни сначала, вспомни дядькину науку, а тогда и поскачешь. Я разрешу. Это мать за тебя боится, я не боюсь.
– Не пускала на полюдье?
– Да нет, на полюдье пустила. К дядьке не хочет пускать. Хотелось бы от тебя слышать, что ты скажешь? Думаешь ли возвращаться к ратной науке?
– А что тут думать? Я сейчас здоров, а другой науки, кроме ратной, для мужа нет.
Князь оживился, глаза, как и у сына, засверкали молодецким огнем.
– Ну так считай, что ты уже вернулся к ней. Наверное, догадываешься, зачем взял с собой на полюдье?
– Чтобы в ратную науку вернуть.
– Не совсем так, сын. Хочу, чтобы и другую науку перенял: как держать власть на Тивери. Это, чтобы ты знал, княжья и не менее важная, чем ратная, наука. Присматривайся, с кем и как будет вести беседу князь-отец, что и как будет требовать от общины, а что от теремных. Рано или поздно придет день, когда займешь вместо меня место на престоле. Должен уже сейчас знать, как управлять людьми.
– Неужели это так трудно: пойти и взять, что положено?
– Если бы это было так – пришел и взял…
– А что будет?
Князь посмеялся над его наивностью.
– Говорю же, для того и взял, чтобы смотрел. В одном можешь быть уверен: всякий раз будет по-своему. Понимаешь, что имею в виду?
– Отчего же не понять? Из десяти увиденных правежей легче выбрать свой, чем тогда, когда не видел ни одного.
– О! Правильно говоришь, правильно мыслишь! Вот это и есть достоверная княжеская наука.
Первой общиной, с которой должны были взять дань, была приславская, по названию городища Приславы, лежащего в подгорье, опоясанного с долин неширокой, но чистой и прозрачной речкой. Городище предстало перед ними, как только выехали из дубравы на поляну, плавно переходящую в долину. Люди заговорили наперебой, одни показывали в сторону городища рукой, другие просто любовались им, вслух высказывая свое восхищение: так живописно раскинулось оно под солнцем.
Любовался Приславой и Богданкой, бросал взгляды то в одну, то в другую сторону и князь.
– Что видишь, сын? – спросил Волот.
– Городище вижу, очень красивое городище.
– Только и всего?
– А что же еще?
– Плохо смотришь, если не видишь. Вон там, среди деревьев, – указал кнутовищем, – скачет всадник.
– Вижу. Ну и что?
– Отчего он, по-твоему, скачет среди деревьев, а не поляной, не по торному пути?
Отрок пожал плечами.
– Это посланец от лесных хуторов. Высмотрел нас и спешит предупредить приславского старосту, всех поселян, что едет к ним князь, и не в гости, а на правеж, поэтому должны быть осмотрительны и начеку.
– Даже так?
– Так, сын, так. А вот эта стежка, что уходит в дубраву, о чем-нибудь тебе говорит?
– Наверное, к жилью ведет?
– Твоя правда, к жилью. Приславское городище многолюдное, как и вся Приславская вервь. Люди живут по обе стороны частокола.
Что поселяне живут и за частоколом, для Богданки не диво. Теперь всюду так: старинные роды придерживаются городищ, молодые же, особенно те, кто отбился от рода, селятся весями, а то и отдельными хозяйствами в лесах. Больше удивлялся, когда въехали в Приславу. Князя встретили, как и подобает, хлебом-солью, медовыми речами, разместили в княжеском тереме. А князь хмурился почему-то, не выказывал возмущения, но и удовольствия не проявлял. Знай посматривал на льстецов и отмалчивался.