Сингулярность (сборник)
Шрифт:
Валентин Игнатьевич пробормотал едва слышно:
– Он сказал, это наш последний шанс. Однако сам уже принял свои меры.
Холод разлился по моему телу.
– Эти меры… в контейнерах?
Он прошептал, не глядя в сторону генерала:
– Судя по всему… да.
– Господи, – вырвалось у меня, – что он задумал? Это не его дело!
– Кто платит, – печально сказал он, – тот и заказывает музыку. А мы должны под нее плясать.
– Иначе возьмут других танцоров, – вставил Саенко.
Холод продолжал разливаться по всему телу, заломило
– Что в контейнерах?
– Никто не знает, – ответил Саенко с неудовольствием, он – да не знает. – Военные помешаны на секретности. Даже когда необходимости нет.
Я кивнул, Саенко что-то темнит, недоговаривает. Но если даже он уклоняется от ответа, значит, дела хуже некуда. Возможно, Иванов в самом деле решил прикрыть проект, как уже давно ходят слухи. Но это… это немыслимо. Это конец, это отбросит развитие сеттлеретики на исходные позиции…
В сторонке группа техников деловито снимает с контейнеров защитные кожухи. Передняя стенка наполовину из толстого стекла, я приблизил лицо так, что уперся лбом в холодную поверхность металла. По телу пробежала легкая дрожь: в металлической капсуле покоится обнаженное тело атлетически сложенного мужчины. Оно погружено в жидкость наподобие прозрачного геля, грудь мерно вздымается. Человек спит, несмотря на то что контейнер везли, трясли, а то, вполне с них станется, и кантовали.
Я вскинул голову, ощутив холодный взгляд. К нам подходил крупный мужчина с красивой седой шевелюрой, породистое лицо дернулось, словно он хотел бы избежать неприятного разговора, но, увы, он – директор института, а я – один из ведущих специалистов сеттлеретики.
– Интересуетесь? – спросил он хорошо поставленным голосом оратора, привыкшего к выступлениям с трибуны Госдумы и на заседаниях Министерства науки. – Здравствуйте, Антон Юрьевич.
– Здравствуйте, Арнольд Ильясович, – ответил я. – А что это за?..
– Еще не знаете?
– Нет. Но вижу, хозяйство не наше.
– Генетики, – ответил он лаконично.
Он очень не хотел отвечать развернуто, только полные ублюдки говорят неприятности с удовольствием и даже с наслаждением, но я спросил в упор:
– А что делают в нашем институте эти самые, которые… генетики?
Я сам невольно произнес это слово с презрением. Сказывается давнее соперничество, но директор не воспользовался случаем ткнуть мордой в неспортивность, выдержал мой негодующий взгляд и ответил сухо:
– Генерал, как вы догадываетесь, подстраховался.
– В смысле?
– Поставил сразу на две лошадки.
– Это в его характере, – процедил я сквозь зубы. – Но какое отношение эти трупы имеют к пересадке сознания в компьютер?
Он развел руками.
– Вообще-то это в характере каждого разумного человека. Была бы у вас такая возможность, и вы бы поставили. Генерал сказал, это запасной вариант. Если у нас ничего не получится и на этот раз…
Он не сказал «у вас», дистанцируясь от неудачников, и на этом спасибо, но я все равно сказал так зло, что почти зарычал:
– Получится! На этот раз получится.
Он вздохнул, я подумал еще злее, что эти твердые заверения он слышал от меня уже сотни раз. С другой стороны, когда-то же должно получиться в самом деле? Сейчас продумано все, абсолютно все! Ни один атом человеческого тела не ускользнет от кваркоскопа. Все-все в неприкосновенности будет перенесено в этот суперкомпьютер, где теперь могут разместиться уже несколько человеческих сознаний и даже человеческих существ.
На несколько минут я забыл про военное ведомство как одного из заказчиков, про директора института, про общественное мнение и ожидания общественности. Сотрудники заканчивали последние приготовления, Алкома разогревается, а за стенками уже пошел жидкий гелий, поглощая и отводя тепло.
Для переноса назначили одного из техников, а раньше это было таким событием, что шли долгие дебаты, кого первым, и в самом деле для первого «переноса в компьютер» избрали академика Кербыша, автора фундаментальных работ, по которым трое получили Нобелевские премии. После того как не получилось, еще трижды пробовали с Кербышем, потом он отказался терять напрасно время, у него осталось не так уж много, планка переноса постепенно снижалась, пока вот докатились до такого позора…
Затем мы отступили и только наблюдали долгий процесс сканирования и считывания информации. Это заняло три часа, тихие лаборантки принесли в зал машинных расчетов подносы с горками бутербродов и горячим кофе.
Мы жевали бутерброды и не отрывали взгляды от экранов. Через три часа я взял руль в свои руки, без всякой нужды перекинул пару тумблеров, это для фотокорреспондентов, им нужны жесты, повернулся лицом к ожидающим.
– Процесс переноса завершен!
Среди собравшихся раздалось несколько жидких хлопков, директор, генерал и большинство не шевельнулись, на лицах все оттенки недоверия, и, увы, ни один не смотрит ликующе: мол, добились! Получилось!
Генерал смерил меня долгим взглядом, затем посмотрел на директора, на панель Алкомы и после театрально рассчитанной паузы поинтересовался холодным тоном:
– И… что? Я как-то иначе все это представлял.
Я торопливо развел руками:
– Дайте нам время… Возможно, перенесенный в компьютер сейчас в нем только осваивается…
Генерал спросил с тем же тяжелым сарказмом:
– Это при скорости мышления и вообще реакций в миллиарды раз быстрее наших?
Я снова развел руками, но промолчал. Генерал обернулся к директору:
– Командуйте, дорогой Арнольд Ильясович. Вы, как директор института, должны быть выше интересов отдельных… отделов.
Меня больно кольнуло, это целый институт генерал свысока и почти пренебрежительно обозвал отделом. Конечно, его ведомство курирует два десятка институтов, плотно работающих в области сеттлеретики, но все-таки мы не один из отделов…
Директор посмотрел на меня с сочувствием.
– Антон Юрьевич, при всем уважении… я вынужден принять дальше бразды в свои руки.