Синий цветок
Шрифт:
– Значит, вы работаете барменом в кафе? – решила сменить неловкость Деметра. – Напарница мне рассказывала…
– Да. Сколько себя помню, всегда зависал в этой кофейне. Она принадлежала ещё моим родителям. Кстати, может, перейдём на «ты»?
– Давай, – ответила Деметра. Потом неожиданно для себя спросила: – Твои родители умерли? Ох, извини, я не хотела быть бестактной.
– Всё нормально. Мы ведь знакомимся, так сказать. Тем более, это было очень давно. Мои родители погибли в пожаре, как раз в нашем кафе. У них, у обоих появились симптомы вируса Горгоны, когда мама была беременна мной. Они были из последних заразившихся. Постепенно они теряли эмоции. Отец потерял их полностью, когда мне было 10 лет. Мама продержалась ещё три года и тоже потеряла все эмоции окончательно.
– Это ужасно, – тихо сказала Деметра. – И ты рос в таких условиях…
– Да, это было ужасно, – согласился Шон. – Каждый день наблюдать, как родные люди становятся всё больше и больше равнодушными. Это сравни жестокости, только хуже. Их ничего не волнует. Им всё равно. Мои успехи в школе их абсолютно не интересовали. Кафе, которое они очень любили также перестало их волновать. Но только они были не виноваты. Я не мог на них злиться. Поначалу, как все дети, я пытался вызвать их интерес, чем-то завлечь. В итоге, когда в кафе случился пожар (я был в школе), они погибли там. Видимо, пропал даже инстинкт самосохранения, и они не пытались спастись. Я был уверен, что смогу помочь своим родителям. Каждый в детстве считает себя особенным. Только потом понимает, как он ошибался.
– Ты неправ, Шон! – проглотив, подступивший к горлу комок, воскликнула Деметра. – Каждый человек – особенный. Каждый по-своему уникален. Просто нет САМОГО особенного человека… просто потому что все особенные. Звучит сумбурно, но я вижу это именно так.
– Ты очень добрая, Деметра. С тобой легко и спокойно, – Шон взял руку Деметры и поднёс к своим губам. – Давай не будем о грустном. Такой спокойный и тёплый вечер. Расскажи лучше о себе. Твои родители тоже полицейские и ты пошла по их стопам? Или наперекор? Профессия-то опасная.
– Не о грустном опять не получилось, – сказала Деметра и едва уловимая грустная улыбка коснулась её губ. – Мои родители тоже погибли. Только в автокатастрофе. И было это тоже очень давно.
Несколько минут шли молча. Шон нежно дотронулся до руки Деметры.
– Я не знаю, хочешь ли ты это рассказывать, насколько больно тебе это вспоминать… – начал Шон.
– Мне было пять лет, когда это случилось. Так что я мало помню, – ответила тихо Деметра. – Знаю только, что мы ехали к маминому брату, Рику, и его жене. Я потеряла обе руки и левую ногу. Сотрясение мозга и несколько переломов. А родители не выжили. Дядя Рик и его жена Лора забрали меня к себе. Они вырастили меня, как родную дочь. Своих детей у них не может быть. А руки и ноги мне протезировали, так что я наполовину робот, полицейский киборг, – попыталась пошутить девушка.
– Я это почувствовал вчера, когда ты меня арестовывала. Такая силища, – улыбнулся Шон. – Кстати, я не из этих банд. Я только шёл забрать соседского мальчишку. Он вечно бегает к этим бандам, и его родители волнуются. Вот и попросили меня присматривать за ним.
Деметра тоже улыбнулась.
– Но мне очень жаль твоих родителей, – уже серьёзно с нежностью сказал Шон.
– Они не чувствовали боли, – ответила Деметра. – Дядя сказал мне, что всё было быстро. Жалеть можно тех, кто потерял своих родных. Кто вынужден жить дальше без их присутствия в своей жизни. Тех, кто каждый день видит их неминуемую гибель и не в силах что-либо сделать. С тех пор как вирус появился, мы куда-то катимся. Говорят, раньше было по-другому, люди были человечнее, добрее. Такое ощущение, что вирус на всех повлиял. Мир как будто весь лишился эмоций. Во всяком случае сострадания и доброты. Прошло 30 лет с появления вируса, его вроде бы полностью удалось уничтожить, но я всё ещё вижу его отголоски. Всё ещё делят людей и районы по категориям. И к изгоям относятся с ужасным пренебрежением, я бы даже сказала с отвращением.
Вот скажи мне, почему люди в твоём районе продолжают там жить и мириться с тем, что их до сих пор считают изгоями? Я имею в виду тех, у кого нет симптомов. Вы ведь уже не заразны. Президент утверждает, что вируса больше нет.
– Мы, конечно, уже не заразны, как ты выразилась, – улыбнулся Шон, невольно касаясь клейма, – но я видел ещё немало людей с симптомами вируса в моём районе, которые проявлялись не сразу. Одни агрессивны, у других отсутствуют какие-то эмоции. К счастью, не все. Вирус не ушёл бесследно, он оставил свои отпечатки на многих. И их всех решили держать подальше от «нормальных» людей. Да и куда нам переезжать? Мы выросли в своих домах, вокруг друзья, работа. Нас немного притесняют в наших правах, но не сильно. В целом, мы неплохо живём. Я думаю, нужно ещё немного времени, чтобы следы вируса окончательно стёрлись, тогда это разделение закончится.
– Возможно, ты прав. Но это всё равно ужасно, – тихо сказала Деметра, – особенно, меня возмущает, что они ставят на вас клеймо. Это, вообще, недопустимо.
Шон невесело улыбнулся, снова невольно касаясь клейма.
Изгоям (всем, кто хоть как-то был подвержен вирусу или жил рядом с заражёнными или переболевшими) ставили слегка светящееся изображение вируса, которое нельзя было никак убрать, на внутренней стороне запястья левой руки. Шон, как и многие, носил часы, частично прикрывавшие клеймо, но даже если его хорошо закрыть, лёгкое свечение выдавало его наличие. Да и, заходя в любое здание или в транспорт, датчики сразу считывали клеймо и распознавали изгоя. Так их отделили от «здоровых».
Незаметно для себя, они вышли за черту города и подошли к пляжу.
– Как же здесь красиво! – Деметра залюбовалась видом. – Особенно ночью. Мы с подругой завтра договорились погулять здесь. Но завтра будет много людей. А сейчас так тихо и спокойно.
Девушка разулась и погрузила ноги в мокрый песок. Прохладная вода моря ласково омывала её ноги и, казалось, что и душу тоже. Луна отражалась в морской глади, и от этого вода блестела. Было что-то невероятно завораживающее в тихом плеске волн.
Шон тоже разулся, и они вместе с Деметрой пошли босиком по полосе мокрого песка, словно балансируя между сухим берегом и царством воды. Лишь изредка набегали небольшие волны и омывали их ноги, стирая тонкую грань.
– Я рад, что мы здесь, – тихо сказал Шон.
– Я тоже, – ласково ответила Деметра.
– Кстати, ты так и не рассказала, почему выбрала именно эту профессию. Я лично пошёл по стопам родителей. Кафешка перешла мне по наследству. Да и нравится мне это. А ты что же? Тебе нравится твоя профессия?
– Да, – ответила девушка. – Профессия моя мне нравится. Сколько себя помню, всегда хотела быть полицейским. Хотя родители были археологи. Мне археология тоже очень нравится. Рик рассказывал, что в детстве родители всё время брали меня с собой на раскопки. Есть даже фотографии. Только я этого не помню. Возможно, сложись жизнь по-другому, я была бы археологом. Но я увлеклась профессией своего дяди. Рик – полицейский. Он, кстати, мой босс, я работаю в его участке.
– Ого, – засмеялся Шон. – И как это, работать под началом дяди, который, как отец тебе?